Приключение длиною в жизнь
Шрифт:
Один из военнослужащих угостил меня необычным сэндвичем: с помидорами и огурцом, посыпанными черным перцем. Пала был строг, и не желал, чтобы я угощался чужой едой. Но я же был мальчишка, любопытный, мне очень хотелось попробовать этот сэндвич, я никогда не ел такого. В общем, я его съел, и он мне показался необыкновенным лакомством. Я запомнил этот вкус на всю жизнь, и с той поры всегда посыпаю помидоры перчиком. Вот таким образом вместе с англичанами маршрутом Газа – Эль Ариш – Каир мы и добрались в итоге до Египта. Турецкий этап моего детства закончился.
Война. Каир
Конечно, мои детские воспоминания о египетской жизни ярче и сильнее турецких. И я был
Мы приехали в Александрию в апреле 1941 года, и я пошел во французскую школу, снова религиозную, но теперь уже не к сестрам, а к братьям – Колледж Святого Марка. Католическое воспитание: друг к другу мы обращались mon frere [8] , я даже начал петь там в хоре. Казалось, что жизнь начала налаживаться, но наши надежды не оправдались! Нам пришлось спешно уезжать из города и повод был не просто серьезным, а страшным: Александрию начали бомбить.
8
Брат мой (франц.)
Морские ворота Египта, Александрия, была важным стратегическим портом, где стояли английский и французский флот. Как это часто бывает (и как это я видел недавно на Украине), больше всего от этих авианалетов страдали обычные люди. Мы жили на вилле, в пансионе, как я уже упоминал, у нас была большая комната с садом. Но в тех домах не было подвалов – кому они нужны в Александрии! Окна во время бомбежек были закрыты и заклеены темно-синей бумагой, чтобы свет не проникал наружу. И мы даже не могли никуда спуститься или укрыться, сидели в комнатах, цепенея от ужаса.
Никогда не забуду самую сильную бомбежку, которая случилась летом 1941 года, в ночь с субботы на воскресенье. Нас бомбили с 10 вечера до 3 утра немецкие и итальянские самолеты. Они приходили волнами, сбрасывали свой жуткий груз и улетали обратно. Наутро после бомбежки мы все пошли смотреть, что с городом, как соседи. Везде были выбиты стекла, много зданий разрушено. У меня был одноклассник, он жил в ста метрах от нас. Дошли до его дома, а дома нет. И никого нет. Однотонная бомба «торпеда» упала прямо на них. Все погибли, и этот мальчик, мой приятель, тоже. От этого взрыва, помню, в нашем доме дверь распахнулась настежь. Это было глубочайшим потрясением для меня, настоящим шоком.
После этого папа сказал, что мы здесь не останемся, нечего ждать, когда бомба прилетит в твой дом, надо ехать в Каир. Египетская столица находится в 210 км от Александрии, и тогда она была не настолько важным с военной точки зрения городом. Это был просто железнодорожный узел для переброски солдат.
Уехать было очень трудно, но мы нашли места. Наверное, благодаря папиным связям. Бежали все, кто мог, обычные люди. В Египте проживало много левантийцев: сирийцы, бейрутцы. Немало итальянцев, была огромная колония греков, около 800 тысяч. Все эти люди занимались коммерцией, бизнесом. У них были и заводы, они производили масло, хлопок. И вот теперь все они спешно покидали город. Я помню страшную давку, толпы обезумевших людей, лезущих друг на друга. Люди, спасающиеся бегством – это всегда тяжелая, драматичная картина. В той толкучке, свидетелями которой мы стали, по сведениям газет, задавили 20 человек. Это было моим вторым потрясением за такой короткий срок.
Поездом мы добрались до Каира и нашли большую комнату у одной армянской семьи. В этом доме уже был подвал, и мы спускались туда, когда включались сирены воздушной тревоги. Да, Каир тоже бомбили, хотя и намного меньше, чем Александрию.
Память сохранила образы соседей по нашему маленькому «вавилону». Рядом жили одна еврейская семья и одна армянская – мать и дочь. Я помню эту девочку, Поппи, она была постарше меня, лет 14–15, а мне в ту пору было 9. Общались мы с армянкой Поппи на французском. Жил там еще один еврейский румын, он открыл свой бизнес: шил дамское белье. Дело шло очень неплохо, потому что не было конкуренции из-за границы. Была у нас и семья молодоженов: сириец со своей женой, очень красивой. Сама хозяйка пансиона, женщина лет пятидесяти пяти, жила с матерью-гречанкой, которой было хорошо за восемьдесят. Так вот хозяйка, наполовину армянка, наполовину гречанка, всё боялась, что в город войдут жестокие итальянцы. Все знали, что в оккупированной Греции итальянские военные очень плохо обращались с местным населением. И она боялась, что придут, ее заберут и будут мучить.
На этой почве она чуть не сошла с ума.
На первом этаже нашего здания располагался бар Wings («Крылья»), который был местом гулянок солдат, ехавших кто на фронт, а кто с фронта. Я проходил мимо этого бара по дороге из школы. Там уже в этот час собиралась публика. Новозеландцы, канадцы, даже сербы, воевавшие на стороне союзников, – интернациональное было заведение. Особенно мне нравилось, что в баре всегда играла модная музыка сороковых годов, английская и французская. Хотя у французов был свой бар в городе, но и в Wings они захаживали. Конечно, довольно часто в баре шумели до часу ночи и кричали под нашими окнами.
Школьные занятия закончились, начались летние каникулы, а осенью меня записали к очередным «братьям». Эти «братья», то есть католические школы, были в те времена распространенными заведениями. Например, арабский язык я начал учить именно у братьев-монахов. Меня, естественно, во всех этих школах пытались как-то обратить в католицизм, но я всегда твердо отвечал на подобные попытки: je suis orthodoxe [9] . На службу католическую ходил, от этого невозможно было отказаться, в хоре пел, но не более. Они давали неплохое образование.
9
Я православный.
Проучился я в Каире два года, столько нам пришлось там оставаться. Состав в школе был интернациональный, естественно, много греков, но встречались даже немцы. У меня был товарищ немец, ярый антифашист.
Мои родители были убежденными антигитлеровцами, «антинаци», как тогда выражались. Хотя папа терпеть не мог коммунизм, но фашизм они не поддерживали ни в каком виде. Поэтому мы очень болели душой за Россию, нашу Родину, и радовались всем военным успехам русских, хотя поначалу до них было еще далеко. У меня в комнате висела на стене большая карта, я отмечал на ней ленточкой линию фронта, как продвигались русские войска. То вперед – наступление, то назад – отступление. Я за всем этим следил. Слушал радио, читал газеты и передвигал ленточку каждый день. И вся наша семья жила военными новостями, как и все вокруг, папа очень переживал.
Вообще, я с детства интересовался политикой. Однажды, когда я еще учился у сестер в Турции, даже случился конфуз: я, будучи 9 лет от роду, повторил в школе слова Черчилля, назвавшего Гитлера «чудовищным ублюдком». На французском это звучало как monstrueux avorton. Учительница, конечно, была в ужасе: «Где вы понабрались таких слов?!». Школа религиозная, сёстры-монашки, такая реакция с её стороны понятна. Я честно и с гордостью рассказал, что вычитал во французской газете, и что это не я, а Черчилль так выразился. Скандала удалось избежать, но случай показательный.