Приключение Гекльберри Финна
Шрифт:
Он некоторое время вглядывался в меня, а потом говорит:
– Ага-а! Кажется, понял. Ты хочешь продать мне все, чем владеешь, – продать, а не отдать. Очень правильная мысль.
Потом он написал что-то на листке бумаги, перечитал написанное и говорит:
– Ну, так; видишь, тут сказано: «за вознаграждение». Это значит, что я купил у тебя твои деньги и заплатил за них. Вот тебе доллар, получи. И распишись вот тут.
Я расписался и ушел.
У Джима, негра мисс Ватсон, был волосяной шар размером с добрый кулак – Джим добыл его из бычьего сычуга и гадал по нему. Говорил, что в шаре засел дух, который все на свете знает. Ну и я тем же вечером пошел к нему и сказал, что папаша мой вернулся, – это ж я его следы на снегу видел. И мне
Джим засунул четвертак под шар, снова встал на колени, прислушался. И сказал, что на этот раз шар в полном порядке. Сказал, что, если мне охота, он готов все мое будущее рассказать. Я говорю, ну давай. В общем, волосяной шар поговорил с Джимом, а Джим мне все передал. Вот так:
– Ваш отец покамест и сам не знает, что ему делать. То говорит, что уйдет отсюда, а потом говорит – останусь. Вам лучше всего сидеть тихо – пускай старик сам все решит. Вокруг него два ангела крутятся. Один весь белый, аж светится, а другой черный. Белый наставляет его на правильный путь, но, как только наставит, тут же подлетит черный и все дело изгадит. И который, в конце концов, верх возьмет, сказать пока ну никак нельзя. Зато у вас все будет хорошо. Ждут вас в жизни большие горести, но и большие радости тоже ждут. Придется вам и битым быть, и поболеть, но вы каждый раз будете поправляться. И встретятся вам в жизни две женщины. Одна вся такая светлая, а другая черноволосая. Одна богатая, другая бедная. Вы первым делом женитесь на бедной, а уж потом на богатой. Главное, держитесь подальше от воды, не рискуйте собой, потому как вам суждено быть повешенным.
Ладно, зажег я свечу, поднялся в мою комнату, а там папаша сидит – собственноличной персоной.
Глава V. Папаша начинает новую жизнь
Я быстро закрыл дверь, повернулся к нему – ну, точно, он самый, папаша. Всю жизнь я его боялся, уж больно часто он меня дубасил. Думал, и теперь со страху помру, однако уже через минуту понял, что ошибся, то есть, понял после первого, как говорится, потрясения, от которого у меня дух перехватило, потому что уж больно неожиданно он появился, а после, гляжу, – не боюсь я его, и все тут.
Лет ему было около пятидесяти, на эти годы он и выглядел. Волосы долгие, спутанные, сальные и на лицо свисают, а за ними глаза поблескивают – так, точно он в кустах сидит. И все сплошь черные, без седины, как и длинные, взлохмаченные бакенбарды. А в лице ни кровинки – то есть, там, где его вообще видно, лицо-то; белое оно было, но не как у человека с очень белой кожей, а как у больного, до того белое, что взглянешь на него и мурашки по коже бегут – белое, точно квакша, точно рыбье брюхо. Ну а одежда – сплошные отрепья. Сидел он, положив ногу на ногу, башмак на той, что сверху лежала, давно разодрался, два пальца наружу торчали, и он ими этак пошевеливал время от времени.
Я постоял, глядя на него, он посидел, на меня глядя и легонько покачиваясь вместе со стулом. Потом я поставил свечу на пол и только тут заметил, что окно поднято, значит он сюда по навесу залез. Оглядывал он меня, оглядывал, а потом и говорит:
– Какой ты весь расфуфыренный, это ж надо. Думаешь, небось, что важной персоной заделался, а?
– Может, думаю, а может, и нет, – отвечаю.
– Ты язык-то попридержи, – говорит он. – Ишь какой спеси набрался, пока меня тут не было. Ну ничего, я из тебя дурь повытрясу. Говорят, ты еще и ученый стал – читать-писать выучился. Думаешь, ты теперь лучше отца, раз он ничего такого не умеет? Так я и это из тебя вытрясу. Кто это тебе сказал, будто ты на меня теперь сверху вниз смотреть можешь, а? Кто?
– Вдова. Вдова сказала.
– Вдова, да? А кто сказал вдове, что она имеет право совать нос в дела, которые ее не касаются?
– Никто не говорил.
– Ладно, я ее отучу лезть, куда не просят. А теперь слушай – ты эту свою школу брось, понял? Я им всем покажу, где раки зимуют – научили мальчишку от отца рыло воротить, я, мол, не то, что он, я получше буду. Смотри, поймаю тебя около школы, тебе же хуже будет, слышишь? Да твоя мать и вовсе читать-писать не умела, так и померла. И никто в нашей семье не умел и тоже все померли. Я и сам не умею, а ты, вона, раздулся от важности. Не такой я человек, чтобы это терпеть, понял? Ну-ка, давай, почитай мне, а я послушаю.
Я взял книжку, начал читать что-то про генерала Вашингтона, про войны. Он с полминуты слушал, а потом как даст ручищей по книжке, она и полетела через всю комнату. И говорит:
– Ну так. Читать ты умеешь. А я было не поверил, когда ты сказал. Теперь слушай: чтоб я этого чванства больше не видел. Не потерплю. Я за тобой послежу, умник, и если поймаю возле школы, шкуру спущу. Ты у меня ахнуть не успеешь, как я тебя в правильную веру обращу. Надо ж, послал бог сыночка!
Потом он взял со стола синюю с желтым картинку, изображавшую коров и с ними мальчика, и говорит:
– А это что такое?
– Это мне за хорошую учебу выдали.
Папаша разодрал картинку пополам и говорит:
– Я тебе кой-чего получше выдам – плетью из воловьей кожи.
Тут он примолк, только под нос себе бурчал что-то, просидел так с минуту, а после и говорит:
– Выходит, ты у нас теперь фифа надушенная, так что ли? У тебя и кровать с простынками, и зеркало, и даже ковер на полу, а родной отец пускай, значит, со свиньями дрыхнет в старой дубильне. Послал бог сыночка. Ничего, я из тебя эту спесь вышибу. Ишь, важный какой стал, да еще и разбогател, говорят. Это как же?
– Врут они все, вот как.
– Ты, это, не забывай, с кем разговариваешь. Я терпел-терпел, да надо ж и меру знать, – так что ты мне не дерзи. Я уж два дня как в городе, тут только и разговоров, что про твое богатство. И внизу по реке мне тоже про него рассказывали. Я потому и вернулся. Завтра отдашь мне эти деньги – они мне нужны.
– Нет у меня денег.
– Врешь. На них судья Тэтчер лапу наложил. А ты их забери. Они мне нужны.
– Я ж говорю, нет у меня денег. Спросите у судьи Тэтчера, он вам то же самое скажет.
– Ладно, хорошо. Я спрошу. Он у меня мигом раскошелится или я не знаю, что сделаю. Ну-ка, говори, сколько у тебя сейчас в кармане лежит. Давай все сюда.
– Только один доллар, и я хотел…
– Очень мне интересно знать, чего ты хотел – а ну, вытаскивай!
Отобрал он у меня монету, куснул ее, чтобы проверить, настоящая ли, а потом сказал, что пойдет в город виски купить, а то у него, дескать, весь день во рту ни капли не было. А когда вылез на навес, сунул голову обратно в окно и обругал меня за то, что я спеси набрался и нос от него ворочу; и только я решил, что он ушел, как папаша опять в окно вставился и сказал, чтобы я помнил насчет школы, потому как он сядет около нее в засаду и, если я эту дурь не брошу, то вздует меня.