Приключение Питера Симпла

Марриет Фредерик

После этого замечания отец мой, казалось, погрузился в глубокую думу, и я не прерывал его.

Мы пробыли десять дней у дедушки. В продолжение этого времени он нередко после завтрака удерживал меня при себе и заставлял рассказывать мои приключения; право, казалось, что он очень полюбил меня. За день до моего отъезда он сказал мне:

— Ты отправляешься завтра, дитя; скажи мне, чего ты хочешь: я намерен дать тебе доказательство моего благорасположения. Не бойся, говори чего тебе надобно? Часы, перстни с печатками, или — ну, чего ты желаешь?

— Милорд, — отвечал я, — если вы хотите оказать мне милость, то попросите старшего лорда адмиралтейства поместить лейтенанта О'Брайена на какой-нибудь хороший фрегат, а для меня — попросите место мичмана.

— О'Брайен! — отвечал милорд. — Сколько я помню, это тот, который бежал из Франции вместе с тобой. Из твоего рассказа видно, что это верный

друг. Мне нравится твоя просьба, дитя мое; она будет исполнена.

Его сиятельство приказал мне подать бумаги и чернильницу, написал под мою диктовку письмо, запечатал его и сказал, что пришлет ответ. На следующий день мы выехали из Игл-Парка; лорд пожелал моему отцу счастливого пути, по-прежнему протянул ему два пальца, а мне один.

— Я доволен тобой, дитя, — сказал он мне, — можешь писать мне время от времени.

По дороге домой отец заметил, что еще никому не удавалось завоевать такое расположение моего дедушки, как это удалось мне. Его позволение писать подразумевает десять тысяч фунтов в завещании; он никого не обманывает и никому не изменяет в своих чувствах.

Я возразил, что желал бы иметь десять тысяч фунтов, но я не так жаден, чтоб из-за них желать его смерти.

Спустя несколько дней по возвращении домой я получил записку от лорда Привиледжа со вложенным в нее письмом. Содержание записки было следующее:

«Милое дитя, посылаю тебе ответ лорда, из которого ты все узнаешь. Поклон от меня твоему семейству.

Твой и пр. Привиледж».

Другое письмо было от старшего лорда адмиралтейства, которым он уведомил, что назначил О'Брайеиа на фрегат «Санглиер», а меня туда же мичманом. Я с восхищением отослал это письмо О'Брайену и через несколько дней получил ответ, в котором он благодарил меня и уведомлял, что уже вступил в должность и что я могу остаться дома еще на месяц, так как корабль наш в ремонте. «Но, — прибавлял он, — если ты уже надоел своему семейству, что иногда случается и у благоустроенных родителей, то приезжай в Портсмут, где ты можешь поучиться немножко своему делу». В конце была просьба кланяться всему моему семейству и засвидетельствовать его любовь к дедушке. Последнее я, конечно, не стал передавать в благодарственном письме, адресованном мною на имя лорда. Месяц спустя я получил другое письмо от О'Брайена, в котором он извещал меня, что корабль стоит совсем готовый в гавани и через несколько дней бросит якорь при Спитхеде.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Капитан и миссис Ту. — Свинина. — Мы отправляемся в Плимут и встречаемся с нашим прежним капитаном.

Я тотчас же простился с моим семейством и отправился в Портсмут; спустя два дня я прибыл в гостиницу «Фонтан», где меня ожидал О'Брайен.

— Питер, мальчик мой, — сказал он, — пойдем в комнату; там мы будем одни, и я сообщу тебе кое-что насчет корабля и нового капитана. Начну с корабля, как более важного из двух; он воплощенная красота. Я не понимаю, как он назывался до его взятия в плен, но французы лучше умеют строить корабли, чем воевать на них. Теперь он называется «Санглиер», что значит кабан, и, клянусь, это свиной корабль, ты сам сейчас увидишь. Имя капитана очень коротко, и не понравилось бы мистеру Чаксу; оно из двух букв Т и У, что составляет Ту. Его полный титул — капитан Джон Ту. Кажется, как будто кто-то отсек от этого имени лучшую его половину и оставил только начало; впрочем, очень удобное имя, чтобы подписываться при выдаче жалованья экипажу. Что же касается его наружности, то капитан построен на манер датского судна: он слишком широк в трюме. На последних двух кораблях, которыми он командовал, он хлопотал о том, чтоб проходы на шканцы были сделаны как можно шире. Весу в нем, по крайней мере, фунтов двести. Он очень тихого характера, страшно неотесан и не похож ни на офицера, ни на матроса; зато за столом никто не превосходит его в доблести. Но недостаточно сказать о нем одном; с ним на корабле живет жена, леди, очень похожая на копченую селедку и чрезвычайно скучная. Всего несноснее то, что она держит на борту фортепьяно, страшно расстроенное, и играет на нем без всякого такта; кошачье мяуканье — музыка в сравнении с ее игрой, которой она истязает всех. Когда она берет высокие ноты, то даже капитанская собака начинает выть. Тем не менее она разыгрывает тонкую женщину и угощает офицеров музыкой каждый раз, когда они обедают в каюте, что заставляет их поспешно уходить.

— А я думал, О'Брайен, женам не позволяется жить на кораблях.

— Это правда, но это-то и объясняет самое худшее в характере капитана; он знает, что запрещено с женами жить на корабле, а потому никому не

говорит, что она его жена, и ни с кем не знакомит ее на берегу. Если кто-нибудь из прочих капитанов спрашивает его, как поживает миссис Ту, он отвечает: «Превосходно, благодарю вас» и при этом улыбается так, будто хочет сказать: «Она мне не жена». Хоть всякий знает, что она его жена, но, по его мнению, лучше заставить думать совсем другое, чем подвергаться расходам, каких потребовало бы содержание ее на берегу. Тебе ведь известно, Питер, что у нас есть постановления относительно жен, но относительно прочих женщин нет никаких.

— А жена его разве этого не знает? — спросил я.

— Я убежден, что она сообщница в этом деле. Носятся слухи, будто бы она скупа до крайности; она вечно выпрашивает подарки у офицеров, потому что на деле-то командует кораблем она, а не муж.

— Ну, О'Брайен, все это представляет нам не очень-то приятную перспективу.

— Тс, погоди немного; конец — всему делу венец. Этот капитан Ту крайне страстный охотник до свинины, и у нас столько же свиней на борту, сколько фунтов в балласте. Старший лейтенант с ума сходит от этого. В то же время капитан не позволяет иметь свиней больше никому из опасения, чтоб чужие не перемешались с его собственными. Хлевы полны свиней; оба коровьих хлева, взятые с верфи и находящиеся около пушек на верхней палубе, обращены в свиные; обе овчарни, что в середине корабля, тоже заняты свиньями; птичник разделен на клетки для четырех супоросных свиней. Ты сам знаешь, Питер, содержать свиней на борту огромного фрегата, при таком громадном количестве варева и гороху, ровно ничего не стоит, другой же провизии у нас нет никакой. Утром он первым делом осматривает в сопровождении мясника свиней, пощупает одну, почешет грязное ухо другой и потом разделяет их по разрядам: одна предназначается на окорока, другая на свинину, третья на поддержание свиной породы и т. д. Старый боров все еще находится в хлеву гостиницы, но я слышал, он поступит на борт, лишь только придет, приказ к отплытию: он слишком дик и потому его хотят продержать на берегу до последней минуты. Это хрюканье свиней, это дребезжание фортепьяно капитанской супруги может, право, с ума свести. Пойдешь на корму, тебе надоедает одно, к носу — дерет уши другое; по мнению капитана и его жены, все это очаровательно. Ну, скажи, не досадно ли, что такой прекрасный фрегат обращен в хлев для свиней и что на его верхней палубе воняет хуже, чем от навозной кучи?

— Но как же его жена примиряется с мыслью питаться одной свининой?

— Она! Помилуй Бог, Питер! Она скупа, как акула, и обладает точь-в-точь таким же аппетитом; она упишет четырехфунтовый кусок свинины прежде, чем ты успеешь хорошенько уложить его на блюде.

— Нет ли на корабле еще чего другого такого же?

— Нет, Питер; я рассказал уже самое худшее. Лейтенанты — хорошие офицеры и веселые товарищи, доктор

(Немного странен, казначей считает себя остряком, шкипер, старый шотландец, знает свое дело и любит вы пить стаканчик грогу, мичманы — сбор прекрасных молодых людей, полных веселости и юмора. Пари держу, что скоро наступит мор в свином хлеву: он созрел для «несчастья. Теперь, Питер, едва ли есть надобность говорить тебе, что моя каюта и все, что я имею, к твоим услугам. Дай Бог только хорошего ветра или жаркой стычки с неприятелем, и свиньи и фортепьяно отправятся за борт.

На следующий день я прибыл на корабль и отправился в каюту представиться капитану. Миссис Ту, высокая, худощавая женщина, сидела за фортепьяно. Когда я вошел, она встала и закидала меня вопросами: кто мои родственники, сколько они назначили мне в год жалованья — и кучей других вопросов, показавшихся мне дерзкими; но жене капитана позволительны вольности. Наконец она спросила меня, люблю ли я музыку. Ответ был затруднителен: сказать люблю — она, по всей вероятности, принудила бы меня слушать ее; сказать нет — рисковать не понравиться ей. Я отвечал ей, что люблю музыку на берегу, когда она не прерывается никаким посторонним шумом.

— А, так вы, я вижу, настоящий любитель, мистер Симпл, — заключила леди.

В это время капитан Ту, полуодетый, вышел из комнаты.

— А, так вы наконец прибыли, мичман. Приходите к нам обедать; да по пути к вашей каюте прикажите часовому позвать ко мне мясника — мне нужно поговорить с ним.

Я поклонился и вышел. Я был дружески встречей офицерами, товарищами, которых О’Брайен расположил в мою пользу еще до моего приезда. В морской службе вы всегда найдете молодых людей знатнейших фамилий на борту больших фрегатов, так как этот род кораблей предпочитается всем прочим. Мои товарищи были джентльмены, за исключением одного или двух. Я никогда не встречал вместе стольких сорванцов. Я сел с ними обедать, хоть и был приглашен обедать в каюту; морской воздух разбудил аппетит.