Приключение ваганта
Шрифт:
И тут Ивашко проявил свой шляхетный гонор. Он ни в какую не хотел топать на своих двоих. Тогда Андрейко решительно сдернул его с седла и сказал с юношеской прямотой: «Надо и честь знать! Конь, между прочим, мой». Эти слова отрезвили Ивашку. Он покаянно попросил прощения и в который раз поблагодарил Андрейку за свое спасение. С того момента между ними установилось полное согласие.
Когда Ивашко увидел предместье Киева, то упал на землю и заплакал от радости. Огромное облегчение почувствовал и Андрейко, но чувства свои сдержал. За тот промежуток времени, который он провел в Диком поле, Андрейко сильно изменился. И он, и Ивашко выглядели одинаково — как оборванцы, но на лице Немирича блуждали страх вперемежку с растерянностью, а облик Андрейки дышал сдержанной энергией и упрямством, которое больше присуще опытным воинам, нежели подростку, хоть и немало повидавшему на своем коротком веку.
Они застали семейство Немиричей в глубоком трауре. Карпо Юряга уже давно вернулся от днепровских порогов с большим прибытком для Якова Немирича, но что такое деньги для безутешного отца, у которого сгинул сын! Да не просто сгинул, а попал в ясыр, и это было просто ужасно. Что касается Андрейки, который, по словам Юряги, разделил судьбу Ивашки, то о нем даже не вспоминали. Жизнь пахолка имела столь низкую цену, что и говорить смешно.
Прослышав о возвращении Карпа Юряги, к Немиричам пришел старичище Кузьмище. Когда ему сообщили о предполагаемой судьбе внука, на каменном лице старика не дрогнула ни одна жилка. Он молча развернулся и ушел со двора, хотя пани Галшка, у которой вдруг проснулись нормальные человеческие чувства, хотела дать ему несколько серебряных монет, чтобы старик помолился в храме во здравие внука и Ивашки, поставил свечи и раздал милостыню на церковной паперти.
Но дед Кузьма даже не оглянулся на ее оклик…
Возвращение Ивашки показалось для Немиричей истинным чудом. А когда тот рассказал, кто его спас из плена, Андрейко в глазах пани Галшки превратился из слуги в ангела-спасителя. Ему справили новую одежду — панскую, очень дорогую, дали кошелек денег и коня, чтобы он навестил деда Кузьму при полном параде.
Старик сидел под своей хатой в глубокой задумчивости. Он сильно сдал — потемнел лицом, сгорбился. Теперь его не прельщали ни вольный ветер, ни бескрайние днепровские просторы, ни рыбалка. Дед Кузьма замкнулся в себе; он даже не отвечал на приветствия соседей, словно был далеко от них, жил в своем отдельном, замкнутом мире.
Когда перед ним встал Андрейко, дед Кузьма поднял голову… и неожиданно заплакал. Это было так удивительно, что Андрейко даже опешил, а потом упал на колени и обнял деда. Он и сам чувствовал, что вот-вот разрыдается, и его сдерживало только юношеское самолюбие. На какое-то время они застыли, неподвижные, словно каменное изваяние, в полном слиянии душ и мыслей, а затем дед Кузьма сказал охрипшим от волнения голосом:
— Все-таки ведание меня не подвело… — старик украдкой смахнул слезы со своих темных морщинистых щек. — Тебе выпала долгая, хоть и бурная, жизнь, но никак не татарский плен и жалкое существование в качестве раба. А я, когда ты пропал, грешным делом начал пенять на высшие силы… Думал, что был обманут. А это грех. Но он мой, и мне его нести…
Андрейко начал было рассказывать скороговоркой, что с ним приключилось, но дед решительно поднялся и повел его в хату со словами:
— За столом и поговорим. Обстоятельно и не спеша. Ведь сегодня праздник у меня… у нас. Большой праздник! Что ж это я, не найду чем внука угостить?
А спустя две недели по возвращении Андрейку позвал в свои покои Немирич-старший. Все это время юный Нечай практически бездельничал, выполняя лишь мелкие поручения. С ним неожиданно начали обращаться, словно с панычом, даже отдельный угол дали. И кормили как на убой, с панского стола.
— Тут такое дело… — начал Яков Немирич. — Да ты присядь, присядь…
Недоумевающий Андрейко аккуратно сел на край лавки, застеленной полосатым домотканым ковриком, нахохлился и притих, как воробей перед грозой. Яков Немирич обычно был грубоват с пахолками, а уж сидеть в его присутствии не осмеливался никто. Пан мнил себя высокородным шляхтичем. Он утверждал, что Немиричи происходят из древнего боярского рода. Поэтому слуги всегда снимали шапки, когда появлялся пан, и низко кланялись.
— В общем, мы отправляем Ивашку учиться во Францию, в город Париж, — продолжил Немирич. — Ему нужен верный слуга. Он поставил условие, что этим слугой должен быть только ты и никто иной. Приказывать тебе я не вправе, ты человек вольный, поэтому могу лишь просить. Тебе будет положено щедрое жалованье и прочие привилегии. Такие вот дела…
— Я не согласен! — встрепенулся Андрейко. — Ведь Ивашко будет учиться не год и не два, а я не могу оставить деда Кузьму надолго. Он ведь старенький, кто за ним присмотрит?
— Этот вопрос уже решен. Даю тебе свое шляхетное слово, что твой дед ни в чем не будет испытывать нужды.
— Позвольте, ясновельможный пан, я переговорю с дедом, — Андрейко решительно встал. — Как он скажет, так и будет.
Слова Андрейки прозвучали дерзко. Яков Немирич не привык, чтобы слуги ему противоречили. Он посмотрел на Андрейку бешеным взглядом, но тот глядел прямо в глаза пану сурово и непреклонно. Немирич даже подивился — таким он видел пахолка впервые. За то время, что Андрейко провел в скитаниях вместе с его сыном, пахолок резко повзрослел, стал каким-то другим, незнакомым.
Немирич большим усилием воли потушил ярость, которая забурлила у него в груди, и примирительно ответил:
— Быть по сему. Но я уверен, что дед Кузьма отпустит тебя в Париж. Разве не интересно посмотреть на чужие земли, узнать много нового? Это пойдет тебе только на пользу. Да и Ивашко испытывает к тебе дружеские чувства…
Андрейко молча поклонился пану и покинул его покои. А спустя час он уже беседовал с дедом Кузьмой. Выслушав внука, старик тяжело вздохнул и сказал:
— Чему быть — того не миновать. Должен признаться, разлука с тобой для меня горше полыни. Человеку преклонных лет нелегко жить на белом свете, а ежели он одинокий, то тяжело вдвойне. Но ты не волнуйся, я сдюжу. Главное в твоем положении — попытать судьбу. Вдруг она обернется к тебе своим светлым ликом. Я согласен с Яковом Немиричем — повидать чужие земли не каждый сможет. Это как панский привилегий. Тем более что ты поедешь до Парижу за чужой счет. Я уверен, что там ты построишь свою судьбу. Не век же тебе ходить в пахолках.
— Деда, я буду по тебе сильно скучать. Я… я не могу! Не поеду!
— Сможешь! И поедешь! Так решила сама Макошь. Нечего тебе, молодому, сидеть сиднем возле старого трухлявого пня. Это именно та долгая разлука с тобой, которую я прозрел во время ведания. Я ошибся, когда подумал, что твои приключения закончились на Диком поле. Оказывается, там они только начались…
Так Андрейко вместе с Ивашкой Немиричем очутились в караване генуэзского купца Гвидо Фабриано. В повозке лежала одежда паныча, съестные припасы и оружие. Деньги (золотые дукаты) на обучение, пропитание, оплату жилья и прочие расходы Ивашко носил на себе. Их зашили в широкий пояс, похожий на корсет, который находился под рубахой и плотно охватывал торс юного Немирича. Такой же пояс имел и Андрейко, только монеты в нем были серебряные — жалованье слуги за год. Так решила пани Галшка, чтобы Андрейко рассчитывал в Париже только на себя и не запускал руку в мошну паныча. Кроме того, у каждого из них был еще и кошелек с мелочью серебром — на дорожные расходы…