Приключения 1964
Шрифт:
Над головой на ясном зимнем небе метались звезды.
Ещё несколько раз за вахту ветер останавливал корабль и валил то вправо, то влево, «Аскольд» переставал слушаться руля. На крутой волне корма повисала в воздухе, и винт начинал бешено вращаться, сотрясая весь корпус, пока механик не перекрывал пар.
…Вахта близилась к концу. Жора Ремизов пошел на корму взять отсчет лага. За палубными надстройками было сравнительно тихо; он привычным путем прошел до дверей кубрика кочегаров, забрался по трапу на полуют, ещё несколько шагов, и он, держась за поручни, повис над водой: корабль положило на борт и вдруг стремительно повалило в другую сторону. Ремизов зажег
— Поставило лагом! — понял Ремизов, чувствуя, как заколотилось сердце, и стал поспешно выбирать лаглинь, чтобы его не намотало на винт.
«Аскольд» больше не рассекал гребни волн, его развернуло ветром, поставило вдоль волн и стремительно раскачивало с борта на борт. Водяные холмы поднимали его и, словно в злой игре, выскальзывали, убегали, корабль боком падал в широкую и глубокую долину, а новая волна уже подхватывала, переваливала на другой бок, перекатывалась через палубу. «Аскольд» тяжело, беспомощно ложился на бок. Проходили томительные секунды, казалось, что он никогда больше не выровняется, ветер и волны перевернут его, но какая-то упорная сила отрывала борт от воды и бросала в другую сторону.
Мимо Ремизова пролетел, как бомба, пустой ящик и скрылся в темноте.
На мачте со скрежетом раскачивались грузовые стрелы, а впереди слышался треск и скрип кунгасов.
Когда корабль, преодолев инерцию, на секунду замирал, а потом с нарастающей скоростью валился в другую сторону, всё тело наливалось свинцовой тяжестью, ноги прилипали к палубе, словно притянутые магнитом.
Ремизов, держась за ванты, выжидал, чтобы перебежать к спардеку, и тут он увидел, что в нескольких шагах от него стоят люди, машут руками, стараясь удержаться на ногах. Кто-то поскользнулся и, вытянув руки, падал. Ремизов схватил его, и они, обнявшись, покатились по палубе и ударились о фальшборт.
Ремизов встал, помог подняться товарищу, узнал боцмана, закричал ему на ухо:
— Кузьмич, куда вы? Почему стоим лагом? Что с машиной?
— Руль… Парус… — Боцман сказал ещё что-то, да ветер унес его слова.
Ремизов узнал старшину, Валю Гречкина, товарищей матросов. Тяжело ступая, падая на скользкой палубе, они пронесли длинный тяжелый сверток.
«Брезент, — определил Ремизов. — Для паруса».
В это время, преодолевая голоса бури, раздались удары в рынду. Каким-то чудом, раскачиваясь на мостике, Зубков ухитрился отбить четыре двойных удара. Все моряки на «Аскольде» знали о страшной опасности, и сейчас, когда, смеясь над бурей, задорно прозвучал медный голос рынды, у многих отлегло от сердца; кто улыбнулся в усы, кто облегченно вздохнул, прогоняя страх.
Жора потрогал кончик длинного носа и, покрутив головой, сказал:
— Нормально, Вася!
Ремизову хотелось вернуться на корму и самому с ребятами поставить парус; ему казалось, что с его помощью это можно было бы сделать и скорее и лучше. Но его место по авральному расписанию было на мостике.
В коридоре с грохотом хлопала железная дверь камбуза. Ремизов с трудом закрыл её и, хватаясь за стены, стал пробираться к трапу, ведущему на мостик.
Капитан и часть команды находились в кают-компании. Капитан отдал все необходимые распоряжения: старший и четвертый помощники, боцман, матросы устанавливали парус на корме — это было единственное средство быстро развернуть корабль носом к ветру и волнам; старший механик с группой машинной команды искал причину аварии
Ветер достигал тридцати метров в секунду.
«При тридцати метрах мы держимся неплохо, — думал капитан. — Только бы не усилился ветер. В крайнем случае, если раньше не поставят парус, то сбросим кунгасы… Нет, поставят. Ну и треплет!
Увидав Ремизова, заглянувшего в двери, капитан спросил:
— Как ветер?
— Был двадцать девять. Я на лаг ходил, выбрал, чтобы не намотало.
— Парус ставят?
— Да, ставят. Скоро нас развернет к ветерку. Позапрошлый год, когда я плавал на «Ките»…
— Марш на мостик и давай мне ветерок! О «Ките» завтра расскажешь.
— Есть дать ветерок и завтра рассказать о «Ките!»
Кто-то из кочегаров, прогнав страх, засмеялся: больно комичен был Жора в этот миг. Улыбнулся и капитан.
Первая попытка поставить парус не удалась. Брезент разорвался в клочья, и его унесло за борт в темноту. Пришлось идти в подшкиперскую за новым брезентом. Новое полотнище подняли лебедками на грузовые стрелы. Парус, захватив ветер, рванулся, хлопнул, натянулся так, что зазвенели тросы. Корма покатилась влево. «Аскольд» судорожно взбирался на встречную волну, перевалил её и заскользил по скату, держась на киле, почти как в былые времена. Иногда корму немного заносило, и тут же волны в ярости накрывали бак, но ветер уже не мог развернуть «Аскольд» боком, не мог перевернуть, утопить его, люди заставили бурю работать на себя.
…Утром «Аскольд» подходил к берегу, к тому же поселку, чтобы взять оставшуюся рыбу.
Ветер стих.
На мостике стояли капитан и третий штурман Иван Степанович Дудаков.
Капитан сказал, глядя в бинокль:
— Прибоя совсем нет, ветер дул с берега, сровнял водичку. — Он опустил бинокль. — Придется вам, Иван Степанович, ещё разок-другой прогуляться на бережок.
— С удовольствием, Андрей Андреевич!
К «Аскольду» подошел катер, взял на буксир кунгасы и потянул к берегу. Вёл катер тот же разговорчивый рулевой из Рязани. Он повернул голову к Дудакову и, кивнув в сторону, сказал:
— Утихомирилось. А вчера! А ночью!.. Натерпелись мы страху. — Он засмеялся. — Кому сказать — не поверят: ночью у меня крышу с избы снесло. Дом у меня сборный, круглый такой, ничего дом, сам ставил, а крышу, видно, плохо притачал, она, холера, и улетела! Ветром сдуло. Смех, да и только!.. О, смотри, плавает, как шляпа! Прихвачу, когда с рыбой разделаемся. Сейчас не до крыши. Ну, а у вас всё благополучно?
Иван Степанович не ответил: он спал, прикорнув на рундуке позади рулевого. Ему снилось, что он сидит дома в отцовском кресле, пьет чай и чувствует легкое приятное покачивание, как всегда после рейса.
Александр Черешнев
Мгновение
Горячий воздух струйками поднимается от раскаленного камня, и кажется, что хребты на другом краю котловины слегка дрожат и извиваются от неслышных подземных толчков.
Всё живое должно бы замереть в эти изнуряющие полдневные часы, спрятаться в темные расщелины и молча ждать спасительной вечерней прохлады.
Но нет, горы живут! Цокают ящерицы, где-то кудахчет горная курочка, в знойном безоблачном небе, распластав неподвижные крылья, широкими кругами парят орлы, выискивая добычу в путанице мелких глинистых холмов, заполнивших дно котловины.