Приключения 1971
Шрифт:
— Про это не знаю... Не нравилось Люсе, что выпивает Николай. Да успокаивала я ее, мало какой мужчина по этому делу не грешен.
— Кто вынул тело из петли?
— Тимофей Григорьевич.
— Фамилия?
— Сильнейших... Сторож молокозавода.
— Как он здесь оказался?
Женщина сделала паузу, собираясь с мыслями:
— Я заголосила. Станичники уже спали. А он услыхал. Молокозавод близко...
Позднее, составляя докладную в Ростов, Кравец тщательно перебирал в памяти разговоры того
Несколько человек — сотрудников молокозавода — показали, что накануне девушке угрожал местный алкоголик Женька Жильный, которого по настоянию Люси уволили с завода.
Любопытные сведения сообщил сторож Тимофей Григорьевич Сильнейших. Он вовсе был не такой дряхлый, как показалось накануне утром Кравцу и Чалому. Старила его борода. На самом деле сторожу исполнился шестьдесят один год.
Они сидели в тесном кабинете директора молокозавода. И за стеклянной дверью Кравец видел просторный чистый цех. Громадные окна. Выкрашенные в голубое резервуары и желтые шланги между ними.
Старик не торопился и говорил с расстановкой, словно забивал гвозди:
— В семь вечера при заступлении на дежурство я видел, как аккурат против завода повстречал Люсю Щербакову Женька Жильный. О чем они говорили, не прислушивался. А когда Люся пошла, Жильный крикнул: «Ты еще пожалеешь, сука!»
Где-то к полуночи сторож слышал пьяный голос Женьки, распевавшего неприличные песни, но самого Женьку не видел, так как находился по другую сторону завода.
Выяснилось, Жильный дома не ночевал. И где сейчас находится — неизвестно.
Милиция прибыла в станицу что-то около десяти утра: участковый милиционер, оперативник из уездного угрозыска, врач — женщина средних лет. С профессиональным хладнокровием она осмотрела труп. Констатировала:
— Вначале была задушена. Потом подвешена. Более точные сведения будут получены после вскрытия...
На крыльце сельсовета Кравец вынул карманные часы, подаренные ему разведотделом 9-й армии весной 20-го года. Это были большие серебряные часы швейцарской работы, на крышке которых изящно было написано: «Доблестному разведчику Дмитрию Кравцу за подвиги во имя Революции».
Фигурная стрелка, по выделке своей представлявшая почти произведение искусства, показывала четверть двенадцатого.
Чалый остался в сельсовете с поручением собрать сведения о людях, проживавших когда-либо в городе. Он должен был также выяснить их прежние специальности. Ибо если деньги печатают в Трутной, то это может делать лишь человек, живший в городе и знакомый с технологией изготовления денежных знаков.
Пройдя
Представитель угрозыска сказал Кравцу:
— Коль наша помощь не требуется, мы уезжаем...
— Позаботьтесь о медицинском заключении, — попросил Кравец.
Врач и участковый милиционер уже сидели в телеге.
— Хорошо, — ответил опер. И пошел рядом с лошадьми.
Мать Люси заплакала. Скрип колес оказался тем последним звуком, после которого не хватило сил сдерживать, таить в себе горе.
Кравец осторожно взял ее за локоть.
— Я хочу посмотреть бумаги вашей дочери. У нее были какие-то бумаги?
— Да, — остановилась женщина. — На этажерке есть целая папка. И еще она вела дневник. Прятала только, скрывала, глупая, даже от меня.
— Товарищ уполномоченный! — старик Сильнейших, кажется, бежал или шел очень быстро, потому что был потный и дышал часто. — Женька Жильный при доме объявился.
Нельзя сказать, что Жильный произвел на Кравца отталкивающее впечатление. Но вид небритого, заплывшего лица с глазами мутными, воспаленными не доставлял особого удовольствия.
Жена Жильного — молодая, изможденная женщина — и сынишка лет четырех смотрели с таким жалостливым испугом, что Кравцу стало не по себе. Он попросил:
— Оставьте нас вдвоем.
Женщина прикрыла дверь с такой осторожностью, точно она была из хрупкого стекла.
— Вы всегда жили здесь? — спросил Кравец.
— Нет. Два года я работал в Тихорецкой. Слесарем в депо. Там и оженился.
— Как попали в Трутную?
— Дом после матери остался.
— Где провели сегодня ночь?
— Не помню.
— Это не ответ.
Женька Жильный пожал плечами:
— Проснулся у леса. В стоге сена.
— Когда последний раз видели Люсю Щербакову?
— Не хочу об этой стерве и разговор держать.
— Убили ее сегодня ночью.
Нет. Не вздрогнул Женька, не ахнул, не раскрыл рот в удивлении. Только покосился на Кравца недоверчиво, подозрительно. Потом, облизав губы, хрипловато сказал:
— Не загибайте.
— А я и не загибаю, Женя. Правда это. Разве жена тебе не говорила?
— Она уже месяц со мной не разговаривает. К матери грозится уехать.
— Довел, значит.
— Точно. — Жильный потер ладонью подбородок. Потом вдруг спросил: — Колька Бузылев-то где?
— Нет Кольки в станице. В Лабинске он со вчерашнего дня.
— Вы с Колькой про это дело потолкуйте. У него догадки и соображения возникнуть могут.
— А у тебя соображений нет?
— Не убивал я ее. И баста.
— Свидетели есть, что ругался ты с ней вчера. Ночью пьяные песни твои слышали...