Приключения 1972—1973 (Сборник приключенческих повестей и рассказов)
Шрифт:
— Пи-ить!
— Сейчас, — сказал он, — погоди минутку.
Он снял с коленей ее голову и вновь положил на траву, затем бросился к Стасу. В руках того бился огромный Гонтарь, ладонями он хватался за живот, раскрывал горячие глаза, на животе его, присыпанном пылью, сверкала черная густая влага.
— Ма-а-ма! — мычал Гонтарь костенеющим языком, и глаза его были полны ужаса и неистовой жажды жизни. — Ма-а-ма-а!
Всех их положили в машину, где уже вытянулся на заднем сиденье мертвый сотрудник из второй бригады Ленька Ухачсв. Климов и Клыч встали на подножки, Стас и два других сотрудника остались опрашивать население и выяснять подробности.
В помещении бригады все сидели по своим столам и молчали. Только Селезнев злобно ругался между затяжками. Слышно было, как ходит за перегородкой Клыч, изредка сквозь простенок слышался тягостный, как мычанье, стон.
Через час после возвращения опергруппы в бригаду пришел Клейн. За ним — невысокий парнишка с рукой на перевязи. Климов узнал в нем того парня, что перестреливался с бандитом, когда они примчались к часовне.
— Товаричи! — сказал Клейн, дождавшись, когда вышел и сел на стул Клыч. — Мы несем потери. Это тяжело. Замечательни люди били Миша Гонтарь и Леня Ухачев из второй бригады. Храбри, честни и верни своему дольгу товаричи. Война окончилась для всех, но не для ГПУ и не для нас. — Он оглядел сидящих. Все они бледны. У Клыча на лбу испарина. Клейн потер висок, закрыл веки. — Товаричи, Миша Гонтарь умер. — Он встал, встали все. Минуту помолчали. Потом Клейн продолжал: — Товаричи, сотрудник угрозыска не имеет права относиться к смерти товарича или собственной как к чему-то из ряда вон виходящему. Ми на войне, а на ней стреляют. И убивают. Перехожу к делу. Важни подробности. Гольцев, сообчайте.
— Я сменщиком с Гонтарем ходил, — сказал парень с перевязанной рукой. — Как раз Клембовская в дом одна вошла и не выходит. Я и позвони Гонтарю: Миш, мол, смени. Его очередь подходила. Ну, он на извозчике и приехал. Только я ему сдал, значит, смену, глядь, она выходит и идет себе. Ну, я задержался. Дальше. Смотрим, из тупика выходят двое. Она мимо нас, они навстречу. Один на другую сторону перешел — такой дохленький, рыженький, а второй идет встречь Клембовской и, как она поравнялась, чем-то ей ка-ак рубанет по затылку. Я-то еще губами шлепал, а Гонтарь как кинется. Тот-то хотел, видно, уже лежащей ей добавить, но Гонтарь его раз — и сломал. Тот упал, а второй с той стороны бежит, и я бегу. Он в меня трах — я и остановился, а он к Гонтарю. Тот еще только руку в карман, а этот почти в упор ему в живот. Я раз стреляю — мимо, второй — мимо, а он ширк — за тупичок, оттуда в меня и бьет, главное, зараза, до чего точно. Мишка катается там, Клембовская лежит. Гляжу, тот, дружок энтого, стал вставать — я в него. Упал. Тут постовой откуда-то взялся. Я кричу: давай, мол, браток, беги звони в розыск, я пока отобьюсь. Минут через пять вы… Вот…
— Наделал этот рыжий делов, — сказал Селезнев. — Значит, тебя в руку, Гонтаря совсем, Ухача из второй бригады совсем, Клембовскую ранил…
— Товаричи, — сказал Клейн. — Сейчас ваша бригада становится оперативки группой. Ночевать будете здесь. Пока у нас только неудачи. Но вот удача — человек, которого взяли рядом с Клембовской. Он дважды ранен, но в сознании. Говорить отказался. По тому, как его напарник питался вивести его из игры, заключаю, что он теперь становится чрезвычайно опасним для них. Вполне возможно, что он не из их шайки, а биль нанят для убийства Клембовской. Но знать о них он кое-что дольжен. Так что первий успех, пусть и добитый тяжелой ценой, у нас есть. Какие предложения?
— Надо было дом тот обыскать, откуда Клембовская вышла, — сказал Клыч. — Теперь как бы поздно
— Селезнев, возьмите двух людей из второй бригады. Ви проводите! — кивнул Клейн раненому. — Действительно, странная связь: почему они покушались на Клембовскую именно у этого дома? Идите, товаричи.
Селезнев и раненый ушли.
— Клембовская ранена неопасно, — сказал Клейн. — Завтра уже сможет говорить… Очень странная комбинация, очень странная… Зачем она им понадобилась? Впрочем, я подозреваю зачем.
— Когда Мишу хоронить будем? — спросил Клыч.
Клейн посмотрел на него, опустил голову.
— Через два дня, Степан Спиридонович.
Все помолчали.
— Все, — Клейн встал и вышел.
Клыч ушел за перегородку. Опять нависло молчание. В конце рабочего дня приехал Селезнев.
— Убита, — сказал он входя, — тяжелым предметом в висок Прасковья Моисеевна Кубрикова, торговка.
Клыч вышел из-за перегородки, усы топорщились, глаза блестели.
— Бешеная собака, — сказал он. — Братишки, жизни надо не пожалеть, но такую гадину уничтожить.
— Ему все равно вышки не миновать, — сказал Селезнев, садясь. — Вот и стреляет, режет.
— Чего он эту-то? — спросил Стас. — От нечего делать, что ли?
— Разгадка у Клембовской, — сказал Клыч. — Предполагаю, дело в ней. И вообще… Не вмешивайся эта деваха, неизвестно, как и куда нас бы увело, а сейчас, по всему видно, дело тянет к концу. Скоро будет ему амба!
— Коту?! — усмехнулся Селезнев. — Возьми его вначале.
— Возьмем, — сказал Клыч и обвел всех запавшими, горячечно блестящими глазами. — Не знаю, кто останется жив, но этого дикого Кота мы возьмем, братишки. И по всей форме представим правосудию. Вот тогда я посмотрю, как он повертится, сволочуга.
— Сначала надо взять, — сказал Селезнев, — а потом хлестаться.
— Ребята, у нас три часа свободного времени, — не обращал внимания на слова Селезнева, распорядился Клыч. — В девять быть здесь как штык.
Стас и Климов, накинув пиджаки, пошли к дверям.
Глава V
Солнце уже садилось, за куполом цирка медленно проливались алые струи заката. Народ схлынул, улицы в этот предвечерний час были пустынны, лишь у рюмочной толкалось несколько фигур в лохмотьях, выпрашивая у редких прохожих по тысчонке на выпивку.
Климов, как пленку в фильме, не отрываясь, прокручивал одни и те же кадры: пыльный пустырь между глухими заборами, Клембовскую, уронившую голову в канаву, катающегося в пыли Гонтаря… Он жил вокруг, город, ходил в цирк на борьбу, работал, торговал, заседал, а где-то рядом, неуловимый и страшный, как бешеный волх, готовый укусить, и укусить насмерть, бродил Кот.
— Мать у Гонтаря где? — спросил он Стаса.
— В Курске, кажется, — ответил Стас.
Они брели без видимой цели, куда-то к мосту, к своей слободке. Но домой обоим не хотелось, да и что было делать там, дома?
— В семь у меня ячейка, — сказал Стас, — объединенная: партийно-комсомольская. Ты что будешь делать?
— Не знаю, — сказал Климов. — Потолкаюсь где-нибудь.
С грохотом и звоном процокала конка. С крыши свистели беспризорные,
— Ты на фронте сколько был? — спросил Стас.
Они теперь спускались к реке по узкой стежке, со всех сторон поросшей лопухами и крапивой.
— Год, — сказал Климов.
— Страшно на фронте? — спросил Стас.
Вечерняя свежесть реки обдула их, заставила поежиться в легких пиджачках.