Приключения 1974
Шрифт:
Первой проснулась Татьяна. Во сне она была далеко отсюда. Девушка не сразу сообразила, почему она в таком жалком наряде. Ей захотелось вернуться в сон, уйти от этого пугающего шума реки, но стон Абельдина окончательно прогнал сон. Она встала, поправила расстегнувшуюся на груди блузку, привычным взмахом головы откинула назад густые пряди волос. Мельком взглянула на себя. Руки, на которых ползла она до Селиткана, были в грязи, пальцы закостенели под твердой коркой, из-под лохмотьев виднелись израненные коленки. Девушка поползла к Абельдину, осторожно касаясь коленями земли.
Пробудился Хорьков. Приполз с троелистом Борис. Они перенесли больного под ель, уложили на мягкий мох, укрыли чем могли. Он не приходил в сознание.
Татьяна и Борис нарезали мелко троелист, вскипятили его в котелке. Виктор Тимофеевич принес несколько хариусов. Клубы ароматного пара таяли над костром, оставляя в воздухе дразнящий запах. Уха бушевала в котле, выплескиваясь жиром на раскаленные угли. Давно путники не видели такой картины, не ощущали такой радости. Неважно, что уха была без соли, без перца, без лука.
Гасли последние отсветы заката. Тайга куталась в лиловый сумрак. Ни крохалей, ни куличков. Перестала плескаться рыба. Возвращаясь к стоянке с богатым уловом, Хорьков думал о том, что их ждало в ближайшие дни. Мысли уже были не так мрачны, верилось, что самое страшное все-таки позади.
— Не так уж безнадежна наша жизнь, посмотрите, сколько рыбы! — произнес он. Подошел к Абельдину. — Ну а как наш больной?
Таня прикладывала на лоб парня мокрую тряпку.
— Плохо! — вырвалось у нее, но она тотчас же сама себе возразила: — Нет, нет, он будет жить!
Хорьков снял телогрейку и передал девушке.
— Накинь, Таня, ему на ноги.
— Сбивает он все с себя, бредит.
Абельдин лежал расслабленный, худой-худой, уже не в состоянии махать руками, кричать. Сердце его билось все медленнее, дыхание обрывалось, и тогда на щеки ложились темные, пугающие пятна. У него наступил кризис.
— Пить... Дайте пить... — послышался голос больного.
Татьяна доползла до огня, подогрела кружку воды, подсластила ее остатками сахара. Виктор Тимофеевич с Борисом приподняли больного, и девушка долго поила его с ложки. У него уже не хватало сил заглатывать воду, и она стекала на грудь, копилась в складках прозрачно-восковой кожи. Но попавшие внутрь капли воды были для организма живительными.
Абельдин открыл глаза. Они были мутные, покорные, в них даже отражалась боль. Но чувствовалось, что сердце стало биться свободнее, на смуглом лице, как отблеск костра, проступил румянец.
— Ну вот и хорошо, Абельдин, беда ушла, будешь жить! — сказал Виктор Тимофеевич, облегченно вздыхая. Больного укрыли пологом и телогрейками. Решили поочередно дежурить возле него.
Ужинали повеселевшие. Но без соли пища еле шла. Никто не думал о завтрашнем дне. Люди на какое-то время раскрепостили себя от тяжких дум, всем хотелось побыть в покое, забывшись у жаркого костра.
Первой дежурила Татьяна. Обняв руками согнутые в коленях ноги, она сидела близко у огня, захваченная его теплом, наедине с собой. А над стоянкой висело темное небо, и шелест прозябшей
— Таня... — уловила она слабый голос Абельдина.
Девушка подсела к нему.
— Плохо... Ослаб... Побудь со мной, — сказал он, дотягиваясь до нее горячей рукой.
Татьяна показала ему вареного хариуса.
— Тебе придется съесть эту рыбешку. Болезнь прошла, теперь надо кушать, чтобы поправиться.
Абельдин отрицательно покачал головою.
— В детстве хотел стать табунщиком, а попал в тайгу.
— Это поправимо. Вернешься в свою степь и будешь пасти коней, но для этого надо есть и есть.
— Не хочу.
Татьяна разогрела в кружке уху, размяла в ней хариуса и снова подсела к Абельдину.
— Открывай рот, — сказала девушка повелительно и помогла больному приподнять голову.
Абельдин умоляюще посмотрел на нее и медленно разжал челюсти. Уснул он, отогретый Татьяниной лаской, уснул тем долгим сном, в котором крепнет организм, возвращаясь к жизни. Татьяна продежурила всю ночь, не захотелось будить своего сменщика — Бориса, и была очень довольна тем, что поступила так.
В раструбе двух голых сопок занималась густо-красная зорька. На заречных хребтах четко выступали скалы, подбитые снизу текучим туманом. Мрак редел, обнажая сонливый покой земли. Тишина еще обнимала пространство. Только листья осины о чем-то заговорщически шептались. Очарованная чудесным утром, Татьяна неслышно отползла от Абельдина, долго сидела у самого берега, опустив босые ноги к воде, прислушиваясь к робким звукам пробуждавшегося дня, вдыхая густой аромат леса. И вдруг всплеск рыбы, четкий, звонкий. Девушка увидела сквозь толщу прозрачной воды табунчик хариусов и стала считать: один, два, пять, семь, двенадцать... их было много, они перемещались руном, и Татьяну захватил азарт. Она оглянулась, все спали. Подобралась к удилищу и тайком уползла выше стоянки.
Примостившись между камнями у первой заводи, она долго махала удилищем, поражаясь невнимательности хариусов. Но вот какое-то случайное движение рук, удилище вздрогнуло, мушка ожила, запрыгала и тотчас же была схвачена крупной рыбой. Татьяна дернула изо всех сил, но хариус рванулся вниз по струе, удилище согнулось, «Сатурн» жалобно запел, готовый лопнуть.
— Абельдин, скорее сюда! — крикнула она, но тут же вспомнила все и зажала рот.
На берегу появился Хорьков. Он помог вытащить рыбу. И вот она в руках Татьяны.
— Поймала, посмотрите, какая большая! — кричала она, обрадованная удачей. — Научите меня по-настоящему удить рыбу!
— Этому надо было учиться еще до того, как поехала в тайгу, — сказал Виктор Тимофеевич.
— Но мы это, да и многое другое, считали ненужной мелочью!
— Запомни, Таня, в жизни нет мелочей. Не имей мы сейчас вот этого крошечного крючка, не знай повадок хариуса, ну и конец, погибли бы, понимаешь?
— Действительно, кто мог подумать, что копеечный крючок спасет нам жизнь!