Приключения 1975
Шрифт:
Платонову повезло — его подобрала полковая полуторка. Водитель гнал, справедливо опасаясь немецкой авиации, которая не пропустит такого ясного утра. Они уже подъезжали к фронту, когда до них донеслась бешеная артиллерийская и минометная канонада. Причем стреляли явно из противотанковых пушек, а минометы были всех калибров.
Платонов беспокойно высунулся из кабины.
— Чего это они всполошились?
— Так, товарищ лейтенант, немцы небось стреляют по граммофону. Я сегодня утром, когда в штаб ездил, видел, как он в ту сторону подался. Не первый раз. Как только наши начинают фрицам мозги вправлять, те словно психи — лупят по граммофону из всех видов оружия!
— Это
— Да передвижной радиофургон. Мы его граммофоном прозвали за здоровенную трубу — рупор. Эта машина, значит, даже на нейтральную выезжала, и ну чесать по-немецки!
«Значит, это тот самый фургон, который виден был из избушки, где прошла сегодняшняя ночь. И вполне возможно, что сейчас из его рупоров долетает до фашистских окопов правда о геббельсовской лжи. Может быть, Гарик тоже там? Но как стреляют, как стреляют!»
Через много лет после окончания Отечественной войны профессор Владимир Алексеевич Платонов побывал в Париже. Разыскал он и памфлет Лезюра и сочинение Гальярдена, нашел карту, изданную военным писателем Корреадором с «завещанием» вместо пояснений. Обнаружил он и иллюстрированное издание по польской истории Леонарда Ходзько, где тоже приводится эта пресловутая фальшивка.
А в газете «Русское слово» от 12 мая 1915 года нашел заметку: «Завещание Петра Великого». Русский журналист писал:
«Под таким заголовком в одной из персидских газет было напечатано очередное немецкое измышление. Оно свидетельствует о немецкой фантазии и упорстве. В борьбе с нами наши враги воспользовались даже легендой о «завещании Петра Великого». И смастерили документ, вполне годный для воздействия на пылкое воображение персов…»
Ничего не помогло немецким фальсификаторам. Но Платонов и по сей день считает, что не следует забывать о «завещании». Кто знает, может быть, иные фальсификаторы истории еще вспомнят о нем.
Н. КОРОТЕЕВ
Крыло тайфуна [1]
I
В ночи на солонцовой поляне искрилась грязь, а круг нее серебристые под луной листья, словно чеканка, очерчивали купины кустов. Прямые стволы поодаль отбивались жестким светом, будто одним ударом.
Тягуче пахло черемухой. Ее заросли маячили впереди, на той стороне распадка. Место, где росла черемуха, Антон Комолов помнил точно, как и то, что слева от поляны поднимался стройный кедр. Лунные лучи, если присмотреться, обозначали все до единой хвоинки. Только нельзя приглядываться. Надо беречь глаза, надо лежать тихо, и лучше на время смежить веки. Да не уснуть ненароком, поддавшись омутной тишине. «Зенки устают скорее, чем уши… — еще прошлой осенью поучал Антона человек, знающий охотничье дело, — Гришуня. — И еще: когда смотришь, голову-то надо держать. Так шея задубеет. И тогда уж терпежу никакого не хватит — хоть как-никак шевельнешься. Отдых шее дашь. А нельзя! Так ты по-собачьи лежи, будто растаял весь. Чтоб всякая жилка в тебе свободной себя чуяла. А умом ты на взводе. Чтоб раз — и готов: стреляй, бей!»
1
Сокращенный вариант.
Лежать вот так, по-собачьи, было действительно очень покойно, даже на деревянной платформе, прочно поставленной меж ветвей крепкого маньчжурского ореха, метрах в пяти над землей. И этот лабаз, как говорят охотники, построил и подарил ему Гришуня. Так и сказал: дарю.
Если открыть глаза, то не сразу разберешься, где поблескивают листья кустов и где посверкивает грязь. Вроде бы они поменялись местами. Странно, но оно так.
Четвертая ночь настала. Но вот придет ли сегодня сюда, на этот солонец, изюбр? В самую первую полночь явилась полакомиться солью телка с теленком. Раз, ну два хрупнули ветки у нее под копытами. А вторая ночь пришла неходовой темной словно ватой заткнула уши, такой глухой была тьма, теплой и влажной. В третью тоже не пофартило.
Под ветровым потягом чуть слышно забились листья над головой Антона. Он не спеша разомкнул веки и увидел переливчатые очертания кустов и легкую рябь на солонцовых лужах. Защемило от холода кончики ушей. Резко вскрикнула косуля. Совсем неподалеку. Ей откликнулась откуда-то снизу другая, столь же нежданно, будто кто кольнул животное.
«Идет?» — Антон задержал дыхание.
Но солонец был пуст.
Истошно, по-кошачьи, прокричал филин. Еж, топоча лапами по слежавшейся прошлогодней листве, пробрался куда-то.
«От не спится полуночнику…» — вздохнул Антон. Он прикрыл веки и снова начал напряженно вслушиваться. Молодой охотник уже обтерпелся за недельное пребывание в тайге. Сердце его не замирало при любом шорохе, и он уже мог различить, шаркает ли однообразно ветка о ветку или зверь пробирается в непролазной чаще. И даже когда он заслышит или вдруг увидит зверя, то и тогда не трепыхнется его сердце вспугнутой птицей: станет отчетливее его стук, но карабин не дергался от его ударов.
Чавкнуло вроде…
Открыв глаза и поведя головой, Антон приметил, что-то изменилось на солонце. Очертания кустов выглядели по-иному, сдвинулись. Особенно загустела тень в левой стороне от солонца: там, где заросли высоки. И поблек лунный отсвет на листьях. Они уже не походили на чеканку. Вроде бы развиднелось. Плоская стена тьмы обрела глубину. Взгляд стал различать пространство меж кустами и деревьями. Черемуха поодаль забелела. Ее пронизал блеклый свет.
Антон понял, что луна опустилась к гольцам, сопочным вершинам. Часа два тому назад она сияла в чистом небе, теперь же светилась мягче, и лучи ее разливались по склону неба, скрадывая звезды.
«Пожалуй, не придет изюбр при луне», — подумал Комолов.
Снова послышался слабый чавк. Тут же несколько мелких, торопливых, помягче. И около куста слева от Антона на грани света и тени обозначился силуэт косули.
«Ну, ну, лакомись…» — подбодрил ее про себя Антон.
Комолов замер. Он перестал дышать, потому что косуля вдруг насторожилась и обернулась в сторону куста, росшего метрах в пятидесяти против лабаза. И около того куста был изюбр-пантач. Он будто сразу вырисовался из тьмы и обозначился четкими, но плавными линиями. Серебрились чеканно панты о восьми сойках-отростках на изящной, гордо посаженной голове. Крепкая шея словно вырастала из купины куста.
«Пройди, пройди еще немножко… — молил изюбра Антон. — Пройди, ну, два шага… Открой лопатку. Мне выстрелить нельзя… Раню тебя только…»
Но зверь подался назад. Серебристые панты слились с кустом. Однако по очень слабому шуршанию листьев о шкуру зверя, шарканью, о котором Комолов скорее догадывался, нежели слышал его, охотник понял, изюбр не ушел. Чувства Антона предельно обострились, и он словно перевоплотился в зверя-жертву. Он будто чувствовал, как раздвигаются под напором статных плеч самца упругие ветви и остро пахучие гроздья соцветий трогают нервные ноздри пантача, мешая уловить ему запах тревоги, запах человека.