Приключения 1986
Шрифт:
— Почему же? Зоология — моя наука, она как раз вся здесь, в тайге. Кстати, как насчет Тернова? Вам… тебе не в ту сторону?
— Очень даже знакомый адресок. На моем участке твой заповедник. И в общем, туда мне. Не совсем, но туда. Подвезу, как же. Располагайся на моей плацкарте, да и тронем. День теперь короткий, и то в тайге ночевать. Завтра, коли все по расписанию получится, почти к месту доставлю. Там тебе, ну, двадцать километров останется — дотопаешь.
— Двадцать-то уж как-нибудь! — повеселел Белов и скинул свою ношу на сенную подстилку розвальней.
Через
— Что же ты все молчишь? — улыбаясь, обернулся возница к притихшему, взглядом скользящему по вершинам деревьев седоку. — Мы тебя везем, а ты нам за это про жизнь, про себя расскажи.
— А что рассказывать? Молодость давно была, забылась, а что помнится, то у нас с тобой одинаковое: фронт, госпиталь, фронт, госпиталь…
— Где воевал-то? Может, встречались?
— Под Москвой начал… А потом и Кавказ, и Дон, и Сталинград, и Курск… В последний раз под Кенигсбергом приложило — на мину напоролись, в разведке. Весь конец войны по госпиталям провалялся да еще и мирного времени прихватил.
— Ишь ты. И действительно, у нас с тобой много чего сходится. Москва, Сталинград… А я вот вернулся. — в милицию сгодился. Участок дали: триста туда, триста сюда… — Мернов небрежно потыкал хворостиной в разные стороны. — Мотаюсь, по неделям дома не бываю, жену не вижу, сынишка без меня растет. Такой бутуз — год скоро, ходить пробует. А у тебя-то, в Москве, дети есть?
— У меня в сорок первом сын и жена погибли. Эвакуировались они — немцы эшелон разбомбили.
Мернов хотел что-то сказать, но осекся на полуслове. Он страдальчески посмотрел сверху вниз на бледное лицо полулежавшего в санях Белова и, пробормотав: «Вот ведь!..», сорвал чувства на лошади, ударил ее хворостиной. Заговорил с наигранной бодростью:
— А ты не тово, не горюй! Наше дело правое, мы победили, теперь нам только жить да жить. Слушай, ты женись, вот что, обязательно женись. Да хошь, я тебе сам невесту отыщу, эх, перетряхну участок! Ты не гляди, что тут тайга, бабы, они все равно есть!
— Нет уж, спасибо, — печально усмехнулся Белов. — Поздновато меня сватать. Ты лучше скажи, что заповедник? Неважно?
— На бумаге он, твой заповедник, вот как я понимаю. Всей и силы у тебя — дедок один, гриб старый…
То шагом брел, то пускался рысью гнедой мерин по кличке Василь Васильич, как явствовало из покриков возницы, порой оглашавших тайгу: «Эй, Василь Васильич, уснул?» Полозья санок с неотступностью осциллографа чертили и чертили четкий след, отмечая зигзаги и повороты, подъемы и спуски неблизкого пути.
В сумраке старого бора милиционер вдруг натянул вожжи, приподнялся, стал, затаясь, всматриваться в густую крону дерева. Белов проследил за его взглядом и увидел уютно сидящую на ветке довольно крупную, в пестро-сером оперении птицу, которая, будто домашняя, крутя головой, спокойно разглядывала путников.
— Дикушка… — лицо Белова зачарованно просветлело.
— Есть случаи отличиться. Снимешь
— Не тянет меня на такие подвиги. А ты, если хочешь, пальни. Она, я думаю, подождет, — и Белов неохотно, даже с какой-то брезгливостью пододвинул к Мернову свое зачехленное ружье.
— А! Директор заповедника — тебе самому вроде как не по чину, — догадался участковый. — Да ведь до твоего заповедника еще верст этак…
— Не в том дело. Не тянет. Жалко, — отрывисто сказал Белов.
— Так-то оно так, — отозвался милиционер и, не без сожаления посмотрев еще раз на птицу, тронул лошадь. — Я, признаться, и сам этих дикушек жалею — до чего неосторожная птаха! Вона мы разговариваем, а она сидит, как привязанная, хоть палкой в нее кидай. Думаю, рано или поздно переведут промышленники всех до одной. И то уж редко-редко стали попадаться.
— То-то и оно.
— Пошел, пошел, Василь Васильич! — крикнул Мернов, но даже этот крик не поднял птицу.
Ивану Алексеевичу Мернову — человеку общительному, в этот раз не очень повезло (был он с целым районом на «ты», а заполучил, как видно, неразговорчивого попутчика). Никак не завязывается занятная беседа — такая, чтобы текла беспрерывно, растворяя скуку дальней дороги. Было бы не так досадно, если бы новый знакомый попросту дремал. Он через всю страну проехал на поезде, устал, конечно, — ну что ж, можно и понять человека. Но в том-то и дело, что час от часу делается он все бодрей и оживленней. Отнюдь не сонно вглядывается в каждый куст, в каждое дерево — пожалуй, узнает в них своих старых знакомых. Там мощный тополь увидел и улыбнулся, здесь соскочил с саней и, сняв перчатку, обласкал ладонью ствол еще какого-то дерева, названия которого Мернов, хотя и местный житель, не знает. С крутого берега незамерзающей речонки лежал, затаив дыхание, и так долго, что и лошади ждать надоело, наблюдал за возней юркой оляпки, суетливо бегавшей по мокрым камням и затем нырявшей в поисках поживы в воду.
А когда открылись впереди лысоватые вершины сопок, зоолог достал из мешка большой трофейный бинокль, порядком обшарпанный, но с хорошо сохраненными голубоватыми цейсовскими стеклами. В бинокль углядел легко карабкавшуюся по каменистому склону кабаргу, а потом и рысь, таившуюся на противоположном склоне и, наверное, уже имевшую свои виды на тонконогого копытного…
— Слышь, Андреич? Такое у меня впечатление, не внове тебе наши места. Правильно я говорю?
— Приходилось бывать, с экспедицией.
— Это которые, что ли, бабочек ловят да на булавки накалывают?
— Вроде того… Но меня-то лично кое-кто покрупней интересует. Тигр, знаешь ли. До войны чуть было не защитил диссертацию насчет этого зверя, да вот время в мою тему такую поправку внесло, что все надо начинать сначала.
— Это какую же поправку?
— Писал о распространении, а теперь надо о… спасении.
— Еще и тигра спасать? Ну, этот тебе не дикушка, он, я полагаю, и сам за себя постоит.
— Не очень-то у него это получается. На сегодняшний день на всю страну полтора-два десятка осталось.