Приключения, 1988
Шрифт:
— Эдик, — говорю я. — Ты ползи в ту сторону вдоль стены, а я в эту. Найди в ограде щель какую-нибудь, рассмотри участок и дом, и вообще все, что удастся. А ты стереги их, Давуд.
— Стерегу, дорогой, стерегу. Давайте.
Мы с Эдиком расползаемся в разные стороны.
И вот я уже один. Плоские камин ограды уложены так плотно, что не видно ни щелки. Неужели она вся такая? А высунуться пока опасно. Ну а если все-таки попробовать?
Подобрав какую-то ветку, я цепляю на нее свою кепку и осторожно приподымаю над оградой. Ничего. Никто по кепке не стреляет. В чем
И мне наконец везет. Между камнями неожиданно обнаруживается щель. Толстым концом ветки, которую я почему-то не выбросил, выковыриваю из щели песок, мелкие камушки и приникаю к ней глазами.
В неожиданной близости от себя я вижу дом, небольшой, бревенчатый, на высоком из камня сложенном фундаменте, с застекленной террасой. Возле дома ни дерева, ни кустика. Людей не видно. Ставни на всех трех окнах по фасаду распахнуты. Но сами окна закрыты и дверь на террасу тоже. Откуда же стреляли, да еще двое в две разные стороны сразу?
И я снова ползу по мокрой жухлой траве и ощупываю руками каждый выступ.
Интересно, какой у них план? Если рискнули открыть стрельбу, значит, решили раскрыть себя. А что дальше? Дождаться темноты и бежать? Ведь дядя Осип знает тут каждую тропку, и уйти от погони им будет нетрудно. Да, вполне вероятно, что план именно такой.
Я продолжаю ползти вдоль ограды, разглядывая каждый камень в ней. И вдруг что-то хлещет меня сверху. Я поднимаю голову. Через ограду свешиваются упругие ветки густого кустарника, ветки усыпаны жесткими глянцевыми листочками. Вот это уже другое дело. Я приподымаюсь и слегка раздвигаю ветви. Передо мной все тот же дом, но теперь я вижу его с другой стороны. И отсюда он дальше отстоит от меня. С этой стороны у него глухая стена, без единого окна. Странный какой-то дом. А вокруг ни одного дерева или куста. Незаметно приблизиться к дому невозможно.
Вероятнее всего, в доме сейчас трое: Шпринц, Ермаков и дядя Осип. Иначе о ком бы еще стал беспокоиться сейчас Гелий Станиславович. Ведь он сам, оказывается, привез дядю Осипа в мастерскую Хромого и там вручил ему какой-то сверток. Ну а сейчас стреляют, конечно, Ермаков и дядя Осип. Шпринц скорее умрет от страха, чем выстрелит. Как стреляет дядя Осип, я знаю. Хотя вот выстрелил же он два раза и не попал. А что, если... Нет, надо сначала встретиться с Эдиком и узнать, что обнаружил он.
Но не успеваю я вновь спрятаться за ограду, чтобы ползти дальше, как внезапно гремит выстрел. Я слышу невдалеке короткий, отчаянный вскрик и вижу дядю Осипа с ружьем в руке, он прыгает, чтобы скрыться за угол дома.
И я, не раздумывая уже, подхваченный какой-то жаркой волной, вскидываю пистолет и стреляю сквозь кусты...
Дядя Осип падает навзничь как подкошенный. Еще бы мне промахнуться на расстоянии в двадцать пять шагов. Он падает, и ружье, ударившись о землю, летит в сторону. Секунду я, застыв, остаюсь на месте. Ну кто там кинется к нему на помощь, кого еще?.. И кто кричал сейчас? Главное — кто кричал: Эдик, Давуд, Ахмет,
— Лежать! — зло кричу я. — Лежать, говорю! Ермаков, выходи!
И тут же кидаюсь вдоль забора на крик. Нет, нет, это уже не крик. Я слышу стон. Мучительный стон. Все ближе. И сердце мое вдруг на секунду тяжко замирает от ужаса. Это стонет Эдик, я же слышу! Так стонут, когда умирают, когда захлебываются в крови.
Я уже не ползу, я бегу, согнувшись, вдоль забора. И вдруг вижу, как навстречу мне бежит, тоже вдоль забора, какой-то человек. Это Давуд, у него какое-то страшное лицо, яростное, возбужденное, горестное...
А вот и Эдик. Мы почти одновременно подбегаем к нему с Давудом. Эдик, разметавшись, лежит на камнях. Пальто расстегнуто, пистолет выпал из рук. Глаза его закрыты, в лице ни кровинки. Белое лицо и черные, запекшиеся губы, из которых рвется булькающий, хриплый стон.
Я рывком приподымаюсь над оградой и вдруг вижу, что возле лежащего Осипа стоит, подняв руки вверх и оглядываясь по сторонам, Ермаков, как дрессированный медведь, такой же оскаленный, перепуганный и огромный.
— Зови Ахмета, — быстро говорю я Давуду. — Несите Эдика в машину и отправляйте ее в город, немедленно! А сам возвращайся. На грузовой машине этих повезешь. Быстро!
Давуд не успевает мне ответить, я одним махом перескакиваю через ограду и, держа в руке пистолет, приближаюсь к Ермакову. У него какой-то блуждающий, затравленный взгляд, его душит, прямо-таки сотрясает нервная икота. Жалкий, даже какой-то трагикомичный у него вид.
Я подхожу и, не отводя пистолета, громко кричу:
— Шпринц, выходите! Живо! Меня самого бьет нервный озноб.
Мельком я бросаю взгляд на Осипа, он скрючился на желтой траве, спрятав лицо и подобрав под себя ноги. Жив.
— Не стреляйте! — кричит появляющийся из-за угла дома Шпринц и, увидев Ермакова, тоже поспешно вскидывает вверх руки. — Ради бога, не стреляйте!.. Господи боже мой, какой ужас! — продолжает причитать он, не в силах оторвать глаз от лежащего на земле Осипа. — Какой ужас! К черту, к черту!.. Пропал!.. Это уже совершенный факт! Возьмите все документы... Я все скажу! Только не стреляйте!.. Не стреляйте!.. Я абсолютно все скажу... Я все знаю... Я вам пригожусь... Не стреляйте...
В этот момент Ермаков делает нетерпеливое движение, пытаясь опустить руки.
— Руки, — угрожающе говорю я.
И направляю на него пистолет. Меня вдруг охватывает жгучее, просто невыносимое желание выстрелить. И, видно, Ермаков уловил что-то в моем взгляде и вдруг стремительно, как подрубленный, рушится на колени, тяжко, натужно всхлипывая и преданно глядя мне в лицо, все еще боясь произнести хоть слово.
Зато Шпринц, захлебываясь, продолжает визгливо причитать, держа руки над головой и изнемогая от страха:
— Я все скажу... Я все знаю!.. Все, все!.. Меня нельзя убивать!.. — вдруг истерично кричит он.