Приключения, 1988
Шрифт:
— Подожди, — опять сказал Егоров.
И подсунул долото в то место, где забиты гвозди. Надавил коленом на ручку долота. Доска скрипнула протяжно и подалась, сильно пахнув старой, слежавшейся пылью и плесенью, от которой трудно дышать. И в то же время чуть расколотая смолистая доска вдруг запахла свежей лиственницей или сосной, будто под слоем тлена таилась жизнь, и вот она обнаружила себя.
Егоров ловко отрывал долотом одну доску за другой, точно не один год провел на такой работе. Он
— Ящик!
Под полом оказалось три ящика — два длинных и один квадратный.
В длинных ящиках лежали короткие японские карабины, обмазанные по стволам вонючей желтой мазью и обернутые в вощеную бумагу. В квадратном ящике — обоймы с патронами.
— Мало, — вздохнул Жур. — Отдирайте еще. И смотрите, куда прячут оружие. Это ж внизу потолок может обвалиться...
Вот теперь Егоров взял топор, потому что надо было отодрать тяжелые плахи.
— Да руби ты, не возись, — посоветовал Зайцев и хотел отобрать топор.
— Погоди, — отстранил его Егоров и снова, подсунув топор, как долото, в то место, где гвозди, навалился на черенок.
Плаха заскрипела со стоном, и опять после запаха пыли и плесени проявился живучий и сильный запах сосны.
Тут, у русской печи, были обнаружены пистолеты.
— Н-да, — поглядел на пистолеты Водянков. — Буросяхин со своей компанией натворил бы еще много бед при этих шпалерах. Опоздал он...
Дедушка Ожерельев ругался из-за чего-то с сыном Пашкой, глядя, как их оружие переносят в автобус.
Женщины за печкой тревожно перешептывались. А худенький мальчик в байковом одеяле смирно сидел на сундуке. Увидев Егорова, проходящего мимо, он, как родного, вдруг ухватил его за штаны и показал на незакрытую кастрюлю с кашей, все еще стоявшую на кирпичной плитке.
— Хочу каши. Каши хочу.
Егоров не знал, как быть. Но разве можно взять чужую кашу? И он неожиданно для себя сказал мальчику:
— Погоди, потом! Дома покушаем.
Егоров, конечно, нечаянно это сказал, но все-таки не совсем нечаянно.
Отрывая старые доски, разгребая руками старую, слежавшуюся пыль, он все время думал о мальчике. Вот они сейчас уйдут, уедут отсюда, из этой душной тесноты, а мальчик останется. Надо бы забрать мальчика. Не надо мальчику тут жить. Нехорошо это, нечестно оставлять тут мальчика. Мальчик же ни в чем не виноват. Виноваты вот этот подлый дедушка Ожерельев, его сын Пашка и еще какой-то Буросяхин. Виноват, наверно, и этот трусливый нэпман, хозяин красивого магазина «Петр Штейн и компания. Мануфактура и конфекцион».
В сердце Егорова закипала злоба. И в то же время пробуждалось еще неясное ему самому чувство ответственности за жизнь. Не ясное, но сильное и острое,
Ох, какая тяжелая работа попалась Егорову!
Жур приказал ему стоять внизу, у автобуса, где уже стояли Воробейчик и шофер с забинтованной головой.
Вскоре сюда подошел еще автобус — черный, прозванный в уголовном розыске почему-то каретой. Этот автобус для арестованных.
— Ну как, не боишься бандитов? — насмешливо спросил Егорова Воробейчик.
— Не боюсь, — ответил Егоров. И добавил: — Покамест не боюсь...
Внизу, у автобуса, пришлось стоять долго, пока наверху продолжали обыск и потом писали протокол. И все время, должно быть со скуки, Воробейчик посмеивался над Егоровым. Смеялся даже над тем, что Егоров, как он признался, не пьет, и не курит, и еще не женатый.
— Скопец, что ли?
Начинался медленный, мглистый рассвет, когда из дома вывели и усадили в «карету» задержанных. Вышли из дома наконец все сотрудники.
— Поехали, — сказал Жур, залезая в «фадей». — Кажется, все вышли.
«А как же тот ребенок?» — хотел спросить Егоров. Но не решился спросить. А спросить хотелось.
Воробейчик взглянул на растерянное лицо Егорова и засмеялся.
— Ребенка-то что же не берешь? А он тебя признал за родителя. Какие бывают бессовестные отцы...
— Ну и что? Я его возьму, — сказал Егоров и посмотрел на Жура. — Можно, я его возьму?..
— Как хочешь, — сказал Жур. И нахмурился. Или это показалось Егорову, что Жур нахмурился.
Егоров побежал наверх. Он укутал мальчика байковым одеялом. Потом снял свою телогрейку, укрыл его еще телогрейкой. И в одном черном куцем пиджачке выбежал на улицу.
В автобусе смеялись. Только Жур не смеялся, но он и не смотрел на Егорова. Видимо, ему было неприятно это странное поведение стажера.
А Водянков вынул из-под сиденья телячью шкуру и протянул Егорову.
— Ты укройся сам-то. Простынешь...
Зайцев опять сидел с Журом.
Жур спросил его:
— Ну как, Сережа, нравится тебе работа?
— Боевая, — весело откликнулся Зайцев. — Я такое дело вообще люблю...
— А тебе нравится? — спросил Жур Егорова. Надо было спросить и Егорова, уж если он спросил Зайцева.
— Ничего, — ответил Егоров.
— Ничего — это дырка, пустота, — сердито проговорил Жур. И смуглое лицо его как окаменело.
— Тебе надо бы, Егоров, в детский дом поступить, — насмешливо посоветовал Воробейчик.
— Ну, кто же меня туда примет?
— А если б приняли, пошел бы?
— Ну, откуда я знаю...