Приключения-75
Шрифт:
Дым кое-где еще курился над пепелищами, но уже свежий ветер продул город, и не такими резкими стали запахи тлена. Мурзакевич шел по пустынным, черным улицам. Жители или покинули свои дома, или попрятались в подвалах. Удивительно, прихожане Мурзакевича в церковь так и не пожаловали. Впрочем, в его приходе проживают отчаянные головы — отставные солдаты, мастеровые, вольноотпущенные, записавшиеся в сословие мещан...
Мурзакевич старался не думать о том, что произойдет через несколько минут. Когда он уже подходил к Молоховским воротам, кто-то вдруг сзади ухватился за икону. Мурзакевич прижал икону покрепче
Мурзакевич остановился.
— Стой тут, Василий! Дальше не ходи!..
Священник хотел что-то добавить, но вспомнил: ничего-то Василий не слышит и вряд ли сейчас поймет по шевелению губ.
Наполеон не сводил глаз со священника.
Не молод. Это можно заметить даже издалека, хотя лица его почти и не видно из-за иконы. А может быть, борода так его старит? Французские кюре бреются, поэтому они и моложавы до преклонных лет.
Солнце отскакивает веселыми бликами от хорошо начищенного серебряного оклада. Наполеон придержал коня. Конечно, было бы куда помпезнее, если бы весь смоленский синклит вышел бы навстречу победителю. А в церквах бы не умолкал торжественный благовест... Вспомнились Вена, Варшава, итальянские города... Вспомнил Наполеон и Берлин. Скверный город, ведь в 1760 году эти пивные бюргеры и надутые прусские юнкеры вовсю звонили в колокола, когда русский отряд Чернышева занял столицу Пруссии.
Василий ничего не понимал.
Отец Алексей идет навстречу узурпатору! С чудотворной иконой? И вдруг пономаря осенило — отец Алексей иуда! Отец Алексей христопродавец!
Василий рванулся, чтобы броситься вдогонку, ударить, вырвать икону, своими руками задушить! Он что-то закричал, затрясся, словно его хватил приступ падучей. К нему подбежали два здоровенных французских гренадера, схватили за руки, поволокли в часовню. Пономарь отбивался с отчаянием обреченного. И ему удалось вырваться.
Но поздно...
Он увидел, как Наполеон остановился, освободил ногу из стремени. И вдруг...
Сопровождавший Наполеона адъютант буквально свалился с лошади! Никто из наблюдавших эту сцену не успел опомниться, что-либо понять, а священник уже лежал в пыли незамощенной площади Малаховских ворот. Икона выпала из рук. Адъютант набросился на поверженного, распахнул рясу...
Василий охнул, почувствовал, что ноги ему отказывают, обмяк, повис на руках французских солдат. А те так и застыли, увидев, как адъютант выхватил из-под рясы двуствольный пистолет и навел его на священника.
Василий заплакал. Как он смел подумать об отце Алексее что-либо дурное! Пономарь не мог услышать короткого возгласа Наполеона, но увидел сквозь слезы, как французский император пригнулся к шее лошади, взявшей с места в карьер, и пролетел арку Малаховских ворот, сшибая на скаку своих солдат, офицеров, зевак...
— Стой, Игорь, погоди! Все это очень интересно. Но, во-первых, я читал о покушении Мурзакевича в записках его сына. Во-вторых, я вновь хочу тебя спросить, какое отношение имеет Мурзакевич к «завещанию»? Не забывай, сейчас уже поздний вечер, а мы ни на йоту не продвинулись.
— Володя, не торопись. Мне осталось досказать самую малость. И тогда я уйду, не буду
— Ты не мешаешь...
— Нет, брат, кроме того, что я сегодня вспомнил, ничем тебе не могу помочь... Но позволь я продолжу. Если ты знаешь всю эту удивительную историю с Мурзакевичем, то, наверное, знаешь и ее финал?
— Да, припоминаю. Наполеон так и не успел расправиться со священником. Он остался жив.
— Ну, это еще не все. Забегая вперед, скажу тебе, что уже после войны Святейший синод учинил над Мурзакевичем суд и лишил его сана.
— Ну и прохиндеи! А за что?
— За то, что «встречал» императора чудотворной иконой.
— А пистолет?
— Бог с тобой! О пистолете и не вспоминали.
— Ну и ну!
— Так вот, Мурзакевича французы засадили в какое-то узилище. Ты Смоленск лучше меня знаешь.
— Не суть...
— Стражем и надзирателем в этой тюрьме был француз. Но самое удивительное — этот надзиратель оказался чрезвычайно образованным и словоохотливым человеком. Он и по-русски немного болтал. Кажется, во времена суворовских походов угодил к нашим чудо-богатырям в плен. Ну а Мурзакевич прилично знал французский. Он ведь не простой священник, изучал историю Смоленского княжества, кажется, даже написал ее.
— Написал, Гарик, написал. Тебе бы следовало почитать труды своего предка.
— Не перебивай! Так вот. Разговорились они с Мурзакевичем, благо, сидел он один, а французику, видно, скучно было. Надзиратель и спрашивает священника: «А скажите, правда, что русские эту войну начали, чтобы всю Европу захватить, как им завещал Петр I?» Ну родственничек мой, конечно, возмутился. «Не мы, — говорит, — начали, а ваш император. Это он всю Европу, кроме России, под себя подмял. Мы войны не хотели. И, кстати, Петр никакого завещания на этот счет не оставлял». Французик в амбицию. «Как так, — говорит, — ваш Петр завещания не оставлял? Оставлял. Невежды, — говорит, — вы, русские. Это завещание наш известный ученый Лезюр опубликовал. Я сам, — говорит, — читал, собственными глазами...»
— Стой, Гарик! Вот с этого и надо было начинать. Лезюр... Лезюр...
Сегодня, 20 марта 1811 года, на улицах Парижа особенно многолюдно. Но нет былого оживления. Люди часто останавливаются, прислушиваются к чему-то, потом опять бредут с озабоченными лицами, собираются небольшими группами, вяло перебрасываются словами. И снова прислушиваются. На город уже наползли синеватые сумерки, когда раздалась канонада. Париж замер. Париж считал выстрелы. Один, два, три... восемь... шестнадцать... двадцать один. Пушки смолкли. Молчали и парижане. Мрачные. Насупившиеся.
Метр Лезюр стоял у раскрытого окна и тоже считал выстрелы, зябко поеживаясь от вечерней прохлады.
— Святая мадонна! Двадцать один! Значит, мой труд не пропал даром. Императору придется воевать до тех пор, пока у него не родится наследник. Во всяком случае, он изволил так сказать в разговоре со мной.
Двадцать один выстрел означал, что родилась дочь...
Но в это время вновь грохнули пушки.
И уже никто в Париже больше не считал залпов — все знали, что пушки выпалят еще восемьдесят раз. 101 залпом столица Франции оповещала империю о рождении наследника престола — сына императора Наполеона I.