Приключения-77
Шрифт:
Минчев не сдержался и бросился к лестнице, прихватив с собой два увесистых кирпича. «Убью! — хрипел он. — Двух, но убью!» Одумался он на последней ступеньке: «А если убьют они, а не я? Они же меня заметят! Да и какой толк от того, что я изувечу одного или двух насильников: девочкам-то я все равно не помогу!» Он постоял на лестнице и стал медленно подниматься на чердак. На улицу он уже больше не смотрел: не хватало сил. Минчев замыслил этой же ночью уйти из истерзанного города. «В сторону Казанлыка не пойду, — заключил он, — еще подумают, что я догоняю русских. Я пойду на Филиппополь, скажу, что там у меня своя торговля, что в Систове и в Тырнове мои лавки разграблены русскими и болгарами и теперь все мои надежды на нетронутый
Поздно вечером неподалеку от него гулко и пронзительно заскрипела лестница. Йордан решил, что ему лучше не прятаться, а пойти навстречу туркам и сообщить придуманную им легенду. Но на чердак никто не поднимался, и это его успокоило.
Все же он не решился испытывать дальше свою судьбу. Подняться на чердак турки могли в любой момент. Предупредительный знак на воротах не означал для них запрет, скорее он мог даже стать приглашением для своих: мол, вас, единоверных, всегда готовы встретить в этом доме. Станут искать хозяев и не найдут... Докажешь ли потом, что ты помак-мусульманин? А если примут за гяура-болгарина?..
Йордан осторожно спускался по ступенькам. Еще сверху он заметил приоткрытую дверь в комнату и затаившегося там турецкого солдата. Что он делает? Или за кем-то наблюдает? Минчев услышал храп с присвистом и ехидно улыбнулся: турок спал мертвецким сном. Йордан сжал кулаки: сейчас он ухлопает этого негодяя. На цыпочках он прошел до небольшого окошка и выглянул на улицу. Там, как и прежде, крутились башибузуки и черкесы, их было полным-полно. Он вернулся к прежней мысли: турка надо убить. А потом надеть его форму и влиться в общий поток суетящихся разбойников.
Турок откинулся к стенке и продолжал храпеть. Минчев взялся за ятаган, но тут же передумал: не лучше ли иметь одежду без дыр и кровавых пятен? Бесшумной походкой он приблизился к спящему. Горло сжал с такой силой, что будь турок богатырем, он не успел бы оказать серьезного сопротивления. Но этот турок богатырем не был; совладал с ним Минчев в один миг. Не раздумывая, Йордан схватил его под мышки и потащил в чулан. Минут через десять он уже был в турецкой амуниции, еще хранившей тепло своего хозяина. Минчев вдруг вспомнил, что в комнате, рядом с турком, находилась большая кожаная сумка. «Она мне пригодится, — подумал Минчев, — я уложу туда свою одежду. Где-то мне все равно нужно будет переодеться!» Сумка оказалась почтовой, там Йордан обнаружил сотни две писем. Сначала выбросил, потом положил их обратно: зачем раньше времени настораживать турок? Раздетый человек уже ничем не напоминает солдата регулярной турецкой армии. А пока доберутся до истины, Минчев будет далеко.
В сумку он засунул и свои вещи, прикрыв их письмами. Неторопливо вышел на улицу, огляделся. Было нестерпимо жарко и душно, от въедливого дыма заслезились глаза. Поднявшийся ветер гнал еще не остывший пепел и сорванные пожаром темные, обгоревшие листья. Несся и пух с выпотрошенных перин и подушек, в воздухе кружили клочки порванных газет и всяких бумаг. Откуда-то выскочил перепуганный, подпаленный в огне петух; шипя подобно разъяренной кошке, он скрылся за углом дома.
У столба Йордан увидел привязанную лошадь. Вероятно, почтальона. Усмехнулся: везет же тебе сегодня, Минчев! Привязал к седлу сумку, вскочил в седло сам, слегка ударил по бокам лошади,
Конь словно почувствовал, кого придется нести на спине: бока его вздрагивали, голову он опустил низко, будто испытывая неловкость за свое положение. Минчев догнал длинные обозы, тянувшиеся в сторону Казанлыка. Пехота, конница, артиллерия. Куда все это направляется? Только до Казанлыка или дальше? Если дальше — каков будет конечный пункт, намеченный турками для этого наступления?
Он не подгонял коня, и тот медленно плелся вслед за пехотой. Турки брели молча и не обращали внимания. Долговязый офицер хотел что-то спросить, но заметил туго набитую сумку войскового почтаря и махнул рукой. Минчев смотрел на всех устало и безразлично, как бы ища сочувствия к его нелегким, утомительным занятиям.
Вскоре показались кусты, и Йордан дернул за уздцы. Лошадь охотно послушалась. Тропа виляла меж кустарников и уводила все дальше и дальше от дороги. Это вполне устраивало соглядатая: ему не хотелось быть на виду у турок. А если кто-то из турецких начальников догадается спросить, из какого он полка или дивизии? Что он ответит?
Верст десять отъехал Минчев от большой дороги, Тропа стала круто подниматься на бугристую гору. Йордан слез с лошади и привязал ее к небольшому деревцу. Взвалив суму на плечи, он пошел в гору уже пешим порядком, прислушиваясь и приглядываясь ко всему тому, что его сейчас окружало. Вблизи было тихо. Ароматно пахло недавно скошенной травой. У Казанлыка глухо били орудия. Верстах в трех от горы жалко и испуганно кричали женщины — там приютилась небольшая болгарская деревня.
Он прилег на сумку, но сон не приходил в голову. Покоя не давала Эски-Загра, умирающая в огне и муках. Ему захотелось узнать, о чем же пишут родным палачи-истязатели, но было так темно, что даже адреса на конвертах не поддавались прочтению. «Обожду до утра, — решил он, — времени у меня достаточно».
Едва забрезжил рассвет, как Минчев взялся за письма. Все они были из действующей армии и написаны совсем недавно. Многие походили на победные реляции — хвастливые, напыщенные и никчемные. Вера в непобедимость Сулейман-паши была всеобщей. Всеобщим было и убеждение, что русским перед Сулейман-пашой не устоять, он их разгромит одним ударом.
Одно письмо все же заинтересовало Минчева. Турок, судя по почерку и грамотному изложению, — офицер, писал брату в Черногорию, что они совершили блестящий бросок и теперь преследуют русских по пятам. Сегодня взята Эски-Загра, завтра падет Казанлык, потом вершина Шипка, а дальше дорога пойдет вниз — на Габрово, Тырново, к Дунаю. «Жаль, что придется остановиться перед Дунаем: с таким войском и с таким настроением можно гнать русских и за Дунай!» — этими словами заканчивалось письмо.
«А знают ли братушки, кто наступает на этом участке? — встревожился Минчев. — Догадываются ли они, что Стара Загора и Казанлык вовсе не главная цель Сулейман-паши, что собирается он наголову разбить русских и снова утвердиться на правом берегу Дуная?» Он отобрал все письма, где говорилось о цели этого наступления (слава богу, болтуны еще не перевелись!), и отложил их в сторону. Остальные порвал на мелкие клочки и сунул в сумку. Увидел свою одежду, спохватился: «Мне надо срочно переодеться! Сейчас рискованно выдавать себя за почтальона. Если турки не опознали убитого, они могут искать дезертира, бежавшего из армии вместе с почтовой сумкой!»
Он быстро переоделся. Амуницию турка и почтовую сумку с порванными письмами упрятал в густых зарослях кустарника. «Теперь к братушкам, им наверняка будут интересны эти письма!»
Он спустился вниз и отвязал лошадь: пусть идет, куда глаза глядят! Отыскал другую тропу и взял вправо. Тропа, изрядно попетляв между камнями, вздымалась на крутую гору, заросшую буком и кустарником.
Поднимался он долго, пока не почувствовал усталость. По лицу обильно струился пот, рубашка стала такой мокрой, что ее можно выжимать. Тропа привела к обрывистому спуску, уткнувшемуся в широкую, заросшую травой дорогу. Он присел за густой зеленый куст и стал наблюдать. На дороге — ни души. Иордан собрался перебежать ее, но из-за поворота неожиданно вынырнула печальная колонна болгар, подгоняемых разъяренными башибузуками. Плетки свистели в воздухе непрерывно и с силой опускались на головы, плечи и спины невольников. В этот яростный свист вплеталась гортанная турецкая ругань, злая и жестокая.