Приключения-77

Коллектив авторов

Она наугад взяла одну из папок и проиграла нам с листа на пианино небольшую пьеску. Мелодию и ритм я улавливал плохо. Но какой из меня знаток...

— Прелюд, — пояснила она. — А вот еще. Баркарола.

— Вариация на тему «казачка», — продолжала Асмик Вартановна. — Правда, неплохо?

— Угу, — кивнул следователь. Арзуманова взяла другую папку.

— «Симфония си-бемоль мажор. Опус двенадцатый. Посвящается моему учителю», — прочла она и повернулась ко мне. — Я просмотрела клавир. Серьезное произведение. — И, отложив

симфонию, поставила перед собой лист из следующей стопки. — Мелодично, — прокомментировала Асмик Вартановна, играя произведение. Я тоже с удовольствием слушал нехитрую пьеску. Красиво и понятно. Как песня.

— Название? — спросил Жаров.

— «Песня», — ответила она, не прерываясь.

— Да? — удивился я своей интуиции и прикрыл глаза. Звуки, аккорды, переходы уводили меня к чему-то дорогому и далекому. К тому, что осталось в памяти за чертой, именуемой «до войны». Мелодия неуловимо, но осязаемо напоминала песню предвоенных лет. Сливаясь с образами смешных репродукторов-тарелок, девушек с короткими прическами и в беретах, с аншлагами газет про папанинцев, Чкалова, Гризодубову, Стаханова...

Я посмотрел на следователя. Песня его тронула, но не тем, чем меня. Он знает Папанина, Чкалова по фильмам и книгам. Я ощущаю то время по-другому. Это для меня воспоминания детства.

Асмик Вартановна повернулась к нам на вертящемся стуле.

— Еще что-нибудь сыграть?

— По-моему, достаточно, — сказал я. — Что вы скажете о музыке?

— Автора не знаете? — уточнил Жаров.

Старушка поплотнее укуталась в шаль. Армянского в ней — нос. И еще глаза. Черные, как сливы. — Ничего не могу сказать, — покачала она головой. — Что-то напоминает. Так писали до войны.

Асмик Вартановна вспорхнула со своего стульчика и вышла из комнаты. Видимо, за книгой по музыке.

— Значит, — сказал задумчиво следователь, — если все это насочинял Домовой, выходит, отстал товарищ от современной музыки на много лет. Одну из нотных тетрадей я, между прочим, послал на экспертизу. Определить, какой комбинат выпустил.

— Хорошо. Но почему обязательно это его рукописи?

Жаров заерзал в кресле.

— «Интуиция», — хотел отшутиться он.

— А вдруг он и прятался оттого, что украл эти творения?

— Это же не золото, не деньги...

— Продукт творческого труда, который можно продать. И очень дорого.

— Так можно что угодно придумать.

— Верно. Докажите мне, что автор этого, — я дотронулся до папки с нотами, — и укрывавшийся у Митенковой одно и то же лицо. Потом будем плясать дальше.

Жаров хотел мне что-то сказать, но вернулась хозяйка. С подносом. Кофейник, три чашечки, сахарница.

— Асмик Вартановна, зачем хлопоты, — сказал я.

— Полноте. Не люблю спрашивать у гостей, хотят они кофе или нет. Воспитанный гость скажет «нет». А невоспитанному я и сама не предложу.

— Мы не гости... — скромно заметил Жаров.

— Для меня вы прежде всего гости. Я Захара Петровича знаю бог весть сколько лет, детей его учила музыке, а он ни разу у меня не был.

— Не приглашали, — улыбнулся я. — Разве только в школу.

— Вам сколько сахара? — обратилась она к Жарову.

— Три. — И, воспользовавшись, что хозяйка обратилась к нему, осторожно сказал: — Вы бы меня, Асмик Вартановна, взяли в ученики. Хочу освоить аккордеон.

— К сожалению, у нас уехал педагог по классу аккордеона.

— А баян? Очень близко.

— Зайдите в школу, поговорим... Что-нибудь придумаем... Захар Петрович, простите, я не совсем понимаю свою миссию. — Она посмотрела на меня, потом на следователя.

— Нам бы хотелось установить автора, — сказал Жаров.

— Значит, он неизвестен?

— Имя его неизвестно, — уклончиво ответил следователь. — Вы опытный музыкант...

— Педагог, только педагог, молодой человек. Я никогда не стремилась к сцене.

— Вы хороший музыкант, — сказал я.

— Была, может быть, — засмеялась старушка. — Все мы в молодости самые талантливые, гениальные. Проходит жизнь, познаешь истинную цену вещам. Я не жалею, что прожила ее педагогом. Кажется, не совсем плохим. Один из моих учеников лауреат...

— А можно по произведению узнать композитора? — спросил Жаров.

— Конечно.

— Даже если никогда не слышали эту вещь? — уточнил я.

— Рахманинова я бы узнала с первых нот. Скрябина, Чайковского, Моцарта, Баха... Всех известных. Пушкина ведь узнаешь сразу.

— А эти произведения вам ничего не подсказывают? — Я указал на ноты, лежащие на пюпитре.

— Впервые встречаюсь с этим композитором. Я считаю, тут нужен музыковед...

4

Через несколько дней после посещения больницы Межерицкого Жаров снова пришел поговорить о деле Домового.

— Помня о том, — начал следователь, — что вы, знакомясь с материалами обыска у Митенковой, обратили внимание на отсутствие каких-либо документов о ее брате, я назначил экспертизу семейных фотографий и портрета Домового... Не сходятся. Не брат. И не отец. — Эксперты утверждают это категорически?

— Абсолютно. Как ни изменяется внешний облик, есть приметы, которые остаются совершенно такими же. Расстояние между зрачками, линия носа и прочее...

— А красавец «люби меня, как я тебя»?

— Чуть, понимаете, не оконфузился. Уже написал постановление. Думаю, дай еще раз выясню. У старого фотографа. Оказывается, такие снимки до войны были чуть ли не у каждой девушки в Зорянске. Какой-то иностранный киноартист. Вот и настряпали в том самом фотоателье № 4 их несколько тысяч. Бизнес... Раскупали, как сейчас Магомаева или Соломина.