Приключения-91
Шрифт:
— А подарок? — спросил Алик вкрадчиво, но с напором. — Из-за границы?
— За мной, — сказал Боря, выкладывая на стол пакет из кармана куртки. — Где шеф-то, действительно?
— Должен вроде тебя встречать... — Алик повернул голову в сторону холла.
Дверь в дом, оставшаяся незапертой, отворилась, и на пороге появились трое людей: тип двухметрового роста в длинном, модном плаще и двое полицейских — оба в затемненных очках, руки — на рукоятях «кольтов».
Боря машинально потянулся к лежавшему на столе пакету.
— Не двигаться! — усмотрев его движение, рявкнул парень в плаще, и пистолеты полицейских в ту же секунду направились в сторону Бори и Алика.
Капнул жир из чугунка в газ, и едко зашипело в наступившем безмолвии.
Тип в плаще произнес длинную, видимо, из официального ритуала, фразу. Ни Алик, ни Боря толком ее не поняли. Что-то о правах и обязанностях.
Уяснив существование языкового барьера, тип задал вопрос попроще:
— Вы кто такие?
— Друзья... хозяина, — молвил Алик, глядя на чугунок скошенными к кончику длинного носа глазами и машинально отирая руки о замасленный фартук.
Тип, подойдя к столу, взял в руки пакет.
— Ваше? — спросил в пространство.
— Мистера Фридмана, — отчеканил Борис.
Алик сиял с себя фартук, выключил газ под чугунком.
Что-то случилось. Что именно, они не подозревали, но думали одинаково: шеф кончился, и опять началось прежнее: ни то ни се, шалтай-болтай...
— У меня, — произнес Алик внезапно, — чего-то из зеленых есть, еду к маме. У нее квартира. Буду лежать на диване. До конца жизни. Жрать продукты с рынка, гулять и вообще... Надоело тут, Борь...
— А я лично еще поборюсь, — отозвался Борис. — Я вот не унываю.
— Прошу говорить по-английски! — взорвался тип в плаще. Затем, развернув пакет и всмотревшись в его содержимое, раскрыл рот.
Вытряхнул содержимое на стол: два рулона туалетной бумаги и тюбик с кремом от геморроя. Выпорхнула и записка, упав на пол. Боря записку услужливо поднял, успев прочесть ее текст:
«Отправь своему обкакавшемуся передо мной братцу. К телефону он не подходит, по моим данным — скрывается. Ваши дружки-кооператоры в Союзе — банкроты и трепачи. В сырье им отказали. Я поставил завод, а платить им нечем. Твои камни — половина того, что я потерял. Спасибо вам! Вы очень дорогие родственники.
Боря философски взирал на туалетную бумагу, скрупулезно изучаемую полицейскими. Равно, впрочем, как и Алик.
— Мы вынуждены вас обыскать, — обратился человек в плаще к Бернацкому, бросив брезгливый взгляд на распотрошенные рулоны.
Алик, вспомнив круиз, растянул тонкие губы в усмешке, понятной лишь ему одному.
— Good luck! [19] — покладисто отозвался он и расстегнул на брюках ремень.
МИХАИЛ АВЕРИН
19
Удачи! (англ.).
Миша Аверин сидел возле фонтана у громады Кельнского собора — каменного чуда. Ныли ноги от долгой ходьбы по городу, подмывало отправиться в маленькую семейную гостиницу «Элштадт», где он вчера остановился. Гостиница располагалась неподалеку, на старой, уцелевшей после бомбежек прошлой войны улочке, неподалеку от набережной грязноватого быстрого Рейна. Представил, как поднимается по узенькой лестнице на второй этаж, идет мимо гостиничной библиотеки с книгами на недоступном немецком языке и — ныряет в чистейшие голубые простыни... И спит до утра. За сорок марок. Одуреть, коли вспомнить советский коэффициент. Месячная зарплата профессора. Впрочем, пора мыслить и считать иными категориями. К тему же прошедший денек выдался на славу: найдена работенка по упаковке продуктов в магазине — сотня за смену, на первое время хватит. Что потом — неизвестно. Работа нелегальная, квартиры нет, будущее — в тумане.
На парапет возле него присела красивая японка.
— Девушка, — спросил он ее на английском. — Могу я вам составить компанию?
Девушка поспешно приподнялась, странно, как на сумасшедшего, взглянула на Михаила и ушла прочь.
— И хрен с тобой, — произнес Миша ей вслед, с тоской вспоминая доступных московских раскрасавиц.
Рисовали цветными мелками портреты нищие художники на площади перед собором, собирая подаяние за талант в расставленные возле своих произведений тарелки; неподалеку на лавочке пили пиво из банок и бренчали на гитарах какие-то бродяги, опять-таки в надежде содрать мзду с прохожих; шумел суетой встреч-расставаний близлежащий кельнский вокзал...
— Все лучше, чем в Сибири, — произнес Миша, вздохнув. — Все лучше...
Он очень прозорливо представил свою сестру Марину в камере предварительного заключения и — содрогнулся.
Встал, побрел в сторону набережной, к отелю.
Он думал. Думал, приходя к выводу, что тут, конечно же, не останется. Тут он чужой. И все чужое. Жестокая Германия. Непонятная. Хотя и красивая, и благоденствующая.
Миша хотел в Америку. Он немедленно уедет туда, как только проверит дееспособность присланного Борисом паспорта. В ушах у Миши звучали эмигрантские мелодии и напевы, и мнился ему Волшебный Брайтон Бич, где всем, как он, наверное, и место, и все там счастливы, дружны, пьют в блеске витрин и бриллиантов шампанское с русской водкой, и уж всегда готовы протянуть руку помощи, не говоря об элементарной моральной поддержке...
Миша и не представлял себе маленькую полутрущобную улочку с мостом подземки, тесные ресторанчики, поток прохожих, где не мелькнет ни единого русского лица, — очерченный океанским прибоем краешек задворок Америки.
Здесь, в Кельне, Миша находился в центре культуры, благополучия, хорошего вкуса, традиций и даже большего изобилия. Но Миша того не ведал. Мишу влекла американская сказка. И надежда. И ужас перед оставленной им, проклятой Богом Страной Советов, куда собирался сейчас некто Алик Бернацкий, чудак.
Чем же притягиваешь ты, Америка? Своей счастливой и загадочной символичностью для несчастных, мятущихся и убогих? Или полем боя для истомившихся нерастраченной силой? Или насыщением для ненасытных? Или манящей к себе сутью Большого Дьявола?
В вопросах и есть ответ.
1989—1990 гг.
БОРИС ГОРАЙ
ЛИБЕРЕЯ РАРИТЕТОВ
Повесть