Приключения-91
Шрифт:
— Агафон! Славка!
Вилку из розетки выдернул.
— Эй, бездельники! Я это! Бец! Дрюня!
Шляются, что ли? Не могли же они уехать, дом не заперев? Или могли? «Жигуля» не видно, а пешком они не ходят. Халява их разберет. Может, в соседний поселок укатили? За жратвой?
Быстренько по углам посмотрел — где телик? Нету. Влез по винтовой лестнице на второй, голову в дыру сунул. И тут как после погрома. А телик стоит, родной. Пошарил вокруг — нет приставки. И, похоже, не было. Не включали. Пыль на телевизоре ровная, толстая. Никто не прикасался, ежу понятно.
Вот где искать обормотов?.. Ха, дружбан у них... Может, передрались?
Вышел за калитку и призадумался. С чем к Катьке явлюсь? Ни одного козыря на руках. Бэ, мэ?
И решил — а, чего нам. Разведаем.
Перебежал дорогу и по нахалке ткнулся в резную калитку.
А дом — офонареть можно. Ладненький, как игрушечный. Под «терем-кафетерем». Видно, с руками кто-то живет. С душой сработано. Резьба — закачаешься.
Побарабанил.
Глухо.
Глянул в щелку — бабка по двору ходит. Что-то делает, озабоченная. Корыто у нее деревянное. Не то скребет, не то отстирывает. И виду не подает — глухая тетеря.
— Мамаша! Отопри на минутку! Спросить надо!
Забурчала:
— Какая я тебе мамаша?
Приковыляла — злая, ужас. Брови к носу, а нос вислый. И еще сильно глазами косит.
— Аа, еще один. Нехрист лохматый. Явился!
— Здравствуйте, уважаемая.
— Всех бы туда!
— Куда, бабуня?
— Чертям на съеденье! — тычет — в руках тряпка какая-то, вроде гимнастерка скрученная. — Чтоб духу вашего на земле не было!
Оглянулся:
— Мать моя буфетчица.
Как же сразу-то не заметил?
Отсюда, с этой стороны шоссе, хорошо просматривалось поле за околицей. За полем — плешивый взгорок, а по бокам желтый с прозеленью лес. Видно: что-то случилось. «Скорая» торчит — до пояса. Чумоход, крыша одна. И народ толчется, зеваки.
— Тихо, бабуня. Понял. Не озоруй. И не гляди, как змея из-за пазухи.
— Я тебе погляжу сейчас! Я тебе погляжу!
— Залетный я. Нездешний. Доходчиво объясняю? Проездом, случайно — во, каска, шлем.
Она замахнулась тряпкой.
— Глаза бы вас, чертей, не видали!
— Меня и не было, — он отскочил как ошпаренный. — Доброго здоровьичка. Пока.
Краснощекая продавщица, уложив на прилавок груди, распирающие ее белый халат, в охотку судачила с товарками — как раз по интересующему его делу.
— Небось из Жигалова кто.
— Да ну?
— Звери.
— А ты сама-то видела?
— На страсть такую глядеть...
— Вот и я — померла бы от страха.
— Ваня Вострикова рассказывает — одному полбашки отсекли.
— Врешь.
— Да чтоб мне всю жизнь по бехээсам сидеть.
Полюбовавшись на пустой прилавок, Андрей незаметно вышел.
По утоптанной дорожке, надвое перерезающей поле, пошагал к лесу. На ходу снял куртку, скатал и засунул под ремень, каску положил между картофельных грядок и приметил место — яркие, чего маячить. Чем ближе подходил, тем сильнее волновался. Вроде не трус, а страх до костей пробирает. Лезет под рубаху, ничем не выгонишь. И ноги как будто идти не хотят.
Поле поджимал, цепляя грядки, подростковый лесок, а левее, как на взгорок поднялся, увидел озерко. Небольшое, уютное, как бы к лесу ластится. Берега утоптанные, сходы к воде, общипанные редкие кустики — живое, значит, купаются. «Скорая» на дороге. А милиция — на той стороне, в ложбинке, где трава не повяла. Метрах в сорока — голоса слышно, бригада следственная, фотографируют. А правее, в болотце, что за ложбинкой, глазеют, стоя на кочках я обхватив деревья, пацаны деревенские, женщины в колпаках и фартуках. Наверно, поварихи из дома отдыха. Еще приметный мужик, бородатый, как монах, в старом плаще и зеленой шляпе — похоже, сторож или истопник.
Приманил к себе парня.
— Что тут?
— Убийство, — зашептал. — Двух сразу.
— Женщин?
— Не. Городских, дачников.
— Пенсионеров, что ли?
— Не. Старики летом ездили. И то редко. А как лето кончилось, эти стали. Они с позапрошлого года у Матрены дом откупили, перестроили, ну и ездили. Молодые еще. Один — сын. Может, по двадцать лет только. Или по девятнадцать. Максим, а другой Славка. Мы у них музыку через забор слушали.
— Клевые записи?
— Класс.
Парень был тупой и крепкий — как лозунг.
— Пойдем поближе посмотрим.
— Не, — замотал нечесаной головой.
— Пойдем. Чего ты?
— Ну их. Что я, совсем, что ли?
— Герой. Покойники, они смирные.
— Ага. Вот сам и иди.
— А где третий?
— Чего?
— Мне старуха в магазине сказала. Трое. На «Жигулевиче».
— Слушай больше. Брехня. Машина, точно, стояла.
— Светлая?
— Белая, а по бокам грязная. Не. Двое их. Мы на великах гоняли. В субботу и воскресенье.
— Подсматривать нехорошо.
— Больно надо. У них музыка хорошая.
— А машина? Давно уехала?
— Она разве... уехала?
— Пинкертон. Не заметил?
— Мы на карьерах купались.
— Когда их? Сегодня?
— Ага. Недавно. Вчера мы тут проезжали. Темнело уже. Сторож с собакой гулял, и больше никого.
— Ладно, дай пять.
Парень напрягся и помрачнел.
— Дрожи дальше, — Андрей пожал его потную вялую руку и отошел.
Точно — они. Штаны Максима, клетчатые. Он часто в них ходил. Голова то ли есть, то ли нет, не разглядел. Колеса мешают, люди. Далековато. А может, в выемке так лежит. У Славки колено голое. Лицо, голова — все под коркой кровяной, и трава вокруг грязная, бурая.
Подкрался поближе, но милиционер заметил и отогнал.
— Нельзя. Уходите.
— Сволочи. Кто их?
— Проходи, парень. Нельзя. Уходи отсюда.
— А кто их? Нашли?
— Я кому сказал?
— Ухожу, ухожу.
Пухлая сизая туча, нависая над озером, угрожала дождем.
Небо меркло.
В сыром полуподвале, приспособленном под зал занятий атлетической гимнастикой, не выветривался запах нота — хотя фрамуги даже зимой были настежь.
Ребята взмыленные. Севка жал с груди лежа, по блинам — килограммов семьдесят. Молодец. Иван качал на тренажере спину. Лицо его, когда увидел в дверях Андрея, дрогнуло. Выдохнул: