Приключения-91
Шрифт:
— Помилуйте. Я не хотел вас обидеть.
— У, мразь.
— Тихо ты, тихо, — сказал Агафонов. — Не заводись.
Притула сжал кулаки.
— Славка!
— Да отвали ты! — отмахнулся Притула.
Агафонов смял приятеля, стиснул и закричал:
— Иди, батя! Скорее! Галопом! И не оборачивайся!..
Когда заказов стало больше и они могли выбирать, отказываясь от мелочевки, шеф легко устроил, чтобы они только числились на работе. Андрей — санитаром в травмпункте, Иван и Севка лаборантами в вузах. Оформились и больше не появлялись. Даже за зарплатой не приходили. Так решил шеф, а он знает, что делает. Мощь. Сила. Знание жизни. Авторитет. Вообще человек, каких поискать. Такому человеку довериться — запросто.
Еще в декабре прошлого года, поставив на чурбачки «Волгу» румяного мясника, который ободрал одинокую женщину, нагло выманив у нее серебряные сережки, они неожиданно для себя сняли солидный куш. Особенно расщедрился неглупый мясник. Он очень скоро смекнул, что упираться рогом — накладно, что они просто разденут, разберут его любимую девочку на запчасти. И, когда дважды «провели» его от магазина до дома, он отстегнул четыре куска и предложил вечную дружбу. А увидев, как буквально через час они привезли и поставили ему колеса, вернул сережки, отсчитал еще полторы и попросил телефончик. Вдобавок и женщина, получив обратно бесценную для нее вещь, не скупясь, оплатила работу.
Шеф немедленно поднял им ставки. До восьмидесяти процентов. О чем мечтать? Двадцать оставил себе, и Андрей считал, даже мало. Его дело — прикрытие, их липовая работа, квартира, которую теперь занимала фирма и которую он, сам обставив, оплачивал, часть клиентуры, всегда нужные люди, и главное — идеологическое руководство. За такое двадцать процентов — по-божески. Кроме того, гараж в тихом месте, где Севка с Иваном держали свои мотоциклы, а чаще использовали как склад для экспроприированных ценностей. Временно — им чужого не надо! Шеф строго-настрого приказал, и у них это было железно: ни шпильки, ни пуговицы — ни у кого. На крайний случай, если не удастся прижать какого-нибудь предприимчивого или слишком прыткого мандарина — сжечь, закопать, выбросить на свалку, в общем, любыми способами уничтожить. Но такого с ними пока не случалось. Да и вряд ли случится. Шеф чует клиента за версту, предельно осторожен, и до сих пор не ошибался.
Вскоре у каждого из них появился собственный счет, наконец-то вырвались из унизительной нищеты — и хотя тратили, не жалея, сумма заметно росла. Тогда же они решили помогать Яшке. Вернее, его отцу, уговорить которого оказалось сложнее, чем растрясти какого-нибудь подпольного скупердяя. Шеф предложил старую, вот с такой бородой, легенду о «сыне полка» — и она, конечно, сработала. Бывшие сослуживцы теперь охотно сбрасывались по пятаку, чтобы помочь инвалиду. И отец прослезился. Сдался. Ему, общественнику со стажем, такая мужская солидарность надрывала сердце. Принимая помощь, он бормотал: «Не зря. Нет, вы видите, оказывается, все не зря», — и страстно спорил с ворчливыми ровесниками, расхваливая нынешнюю молодежь.
Лишь у Ивана время от времени возникал комплекс вины. «Выть нам на луну в крупную клетку». Севка кривился: «Не каркай», а Андрей взрывался и орал что-то насчет попранной справедливости.
Что касается Катькиного дела, то оно было первым, которое они взяли на свой страх и риск. Шеф улетел в Прибалтику — внедрять очередное изобретение, времени вагон, и они убедили себя, что уже до его возвращения все будет о’кэй. Опыт есть. Все ясно. Обсудили — и вперед. Самолет, который не летит вперед, падает.
Да и посоветоваться не с кем. Шеф связь с ними держал одностороннюю. Позвонить ему можно только через Оксану Сергеевну, секретаршу какой-то темной конторы.
Это их слегка обижало. Не очень, но обижало. Слегка.
— Отпустили, слава богу.
Кручинин неожиданно подмигнул.
— Вы рассказали все?
Изместьев не понимал этого человека, не чувствовал. Озадачивали странные ужимки следователя, неестественная для его возраста резвость, походка попрыгунчика, шарики и, главное, неприятный, сухой, дробно-взрывчатый смех в самом, казалось бы, неподобающем месте.
— Кое-что опустил, — признался он, досадуя на самого себя. — Несущественное.
— Вы думаете? — Кручинин построжел лицом и заговорил по-военному жестко. — Нет, Алексей Лукич. Так у нас ничего не получится. Я хотел бы избежать официальности. По крайней мере, с вами. Повестки, протоколы и прочее. Давайте внесем ясность. Я не понимаю. С одной стороны, я вижу, вы хотите что-то мне сообщить, как вы считаете, для вас важное. А с другой... явно умалчиваете. В чем дело? Иначе мы долго будем ходить вокруг да около смеха. Зачем? Странная ситуация. И бледна и нездорова там одна блоха сидит, по фамилии Петрова, некрасивая на вид. Я знаю, что вы знаете больше, чем говорите. И вы знаете, что я пришел к вам не с пустыми руками. К чему нам икарийские игры, Алексей Лукич? Мне кажется, вы должны быть заинтересованы в том, чтобы помочь следствию. И я предоставляю вам такую возможность. А вы? Почему не идете навстречу?
— Прошу прощения, Виктор Петрович. Я сам неловко себя чувствую. Но, поверьте, иначе не могу. Понимаете? Не могу.
— Чепуха какая-то. Жареная рыбка, маленький карась, где ваша улыбка, что была вчерась?
Изместьева начинали раздражать эти прибаутки, эти дурацкие, совершенно неуместные стихи. Он вопросительно посмотрел на следователя, но на лице его нельзя было прочесть ничего, кроме солдафонской строгости, холода и отчуждения.
— Видите ли, я вам сочувствую, — сказал он, сдерживая себя. — Нет, бога ради, не подумайте, что я слишком высокого о себе мнения, чересчур высокомерен, заносчив или обуян гордыней. Вовсе нет. Так уж случилось: я нахожусь внутри ситуации, а вы снаружи. Мы по-разному смотрим.
— И что? — Кручинин подбросил шарик. — Трудно жить на белом свете. Это не довод.
— Больше вам скажу. У вас будут затруднения. И немалые. Причем не профессионального характера. Отнюдь. Скорее морального, нравственного... Если я, конечно, в вас не ошибся.
— Советуете?
— Если хотите, да.
— И как, по-вашему, я должен поступить?
— Откровенно?.. Нет, я понимаю, что нереально. Но... лучше всего — прекратить расследование. Закрыть дело.
Кручинин коротко рассмеялся — как перепуганный жеребенок.
— Вы предлагаете мне пойти на прямой подлог?
— Я бы назвал иначе. Смелый, решительный поступок. Во имя того, чтобы восторжествовала не та, ваша, узкопрофессиональная правда факта, а — Истина. С большой буквы. Не мне вам говорить, что система правосудия у нас далеко не совершенна. И те нормы, на которые опираются суды при выборе наказания, зачастую — анахронизм, а порой и просто не выдерживают никакой критики. Я сейчас говорю о тех случаях, когда человека, уже наказавшего себя, машина правосудия давит окончательно. Она добивает лежачего, что по всем моральным сеткам — всегда безнравственно.