Приключения Альки Руднева
Шрифт:
— А ты чистенький, значит, — не без ехидства подчеркнул Степаныч.
— Не чистенький, пап, а чистый. У меня солидная фирма, мы своих клиентов уважаем, и они нас тоже.
— Не знаю, Алексей, верить тебе или нет. Я за полтора месяца после злосчастного обмена такого насмотрелся, что ко многим уважение и веру потерял. Сколько же у нас еще несправедливости! Вот почему ты всей семьей на Канарах отдыхаешь, а Кузьминична даже на недельку не может в санаторий какой-нибудь…
— На Багамах, — перебил отца Алексей.
— Что на Багамах? — не понял Степаныч.
— На Багамах мы были, а не на Канарах.
— Какая разница, где? Главное, это только вам, фирмачам разным да чиновникам крупным, доступно. А народ — на «дачах»… Как же, дача, отдых… Эти пять или шесть соток своими руками надо обработать, спину погнуть, чтобы на них что-нибудь выросло. А не вырастишь — значит, ни овощей, ни фруктов не попробуешь. На рынке-то вон как все дорого! Вот и горбатятся люди.
— А тебе было бы легче, если бы и я «горбатился»? Я тоже не на лавочке сидел. Ты не представляешь, какого труда мне стоило эту фирму открыть, не имея достаточного первоначального капитала, а потом удержать ее. Сам знаешь, с какой суммой я в Москву уехал. Не писал тебе об этом, но поначалу то у друзей, то на вокзалах ночевал, а то и прямо в саду у кого-нибудь на скамейке. Благо, лето было, тепло. Так что я всего трудом и даже лишениями добился. И нечего на меня обижаться. Собирайся, поедем ко мне, в Москву.
— Видать, у каждого своя правда, — в раздумье произнес Степаныч. — Но в Москву я с тобой не поеду, сынок, нечего мне в столице делать. Я тебе говорил: здесь мое место, рядом с твоей матерью.
— Но не на улице же тебе последнего часа дожидаться!
— А зачем на улице? — вмешалась вдруг Кузьминична. — Я сегодня узнала, что у нас на втором этаже однокомнатная квартира продается. Гавриловну племянница в село забирает, потому что за ней уход нужен.
— Всего одна комната… — Алексей задумался.
— А мне больше и не надо! — ухватился за неожиданное известие Степаныч. — Там же кухня большая и лоджия застекленная.
— Правда, квартира запущенная, — опять вмешалась Кузьминична. — Ремонт нужен большой.
— Это пустяки, — сказал Алексей. — Все будет: и ремонт, и мебель. Я, пап, только потому на этот вариант соглашаюсь, что Вера Кузьминична, считай, рядом будет, в случае чего поможет.
— А как же! Мне не трудно с третьего этажа на второй спуститься.
— Так надо поскорее туда ехать, чтобы кто-нибудь не перехватил. Одевайся, отец, и в машину.
— А с этой оравой что делать? Все в машине не поместимся, — замялся Степаныч.
— Не понял, — сказал Алексей. — Они причем?
— Эх, долго рассказывать, сынок. Их тоже жизнь на улицу выбросила. И сколько сейчас таких на улицах, это они потом тебе расскажут. Не припомню, чтобы во время и после войны столько детей неприкаянных по свету бродило. Тогда всех быстро по семьям, по детдомам определяли. А сейчас ведь мирное время, но, можно сказать, целое поколение на улицах и в подвалах гибнет. И нет до этих ребят никому дела. Ну, ладно, Альку с собой возьмем, ему срочная помощь нужна. А вы, ребята, сами придете, здесь недалеко. Запоминайте адрес.
Пока Степаныч и Алексей осматривали квартиру и договаривались о покупке, Кузьминична организовала для Альки купание в ванной и стала перебирать вещи, оставшиеся от мужа, чтобы подобрать что-нибудь парнишке. Она открыла швейную машинку и начала подшивать брюки, ушивать рубашку. Конечно, все равно велики будут, зато все чистое. За этим занятием и застали ее отец и сын Звягины.
— Никак, обмундирование парнишке мастеришь? — поинтересовался Степаныч.
— Сам видишь, у него все порванное и в крови.
— А почему в крови? — не понял Алексей.
И Степаныч уже во второй раз за день рассказал о ночной операции, о геройской стойкости Альки, а заодно и о скитаниях троих друзей.
— Не знаю, что я смогу для них сделать, — сказал Алексей, выслушав отца, — но пока поеду в магазин и куплю им всем одежду, обувь. Только вот как с размерами быть? Вдруг не угадаю?
В этот момент у двери позвонили, и Кузьминична впустила Петра и Антона.
— А ты вот их забирай, — посоветовал отец, — на них померяешь. А Алька такой же, как Антошка, только чуть повыше. Так что на Альку бери с походом, на размер больше.
— Ты по ларькам пройдись, там скорее подберешь самое необходимое, — посоветовала Кузьминична. — Оттуда вернетесь — ужинать будем. У меня окорочка куриные есть, так я быстренько плов сделаю.
Одежды Алексей всем купил по два комплекта, и там было все — от маек до курточек, обувь зимняя и на весну. А еще — домашние тапочки. Их все трое ребят долго рассматривали с каким-то благоговением, потому что ничто так не напоминало о доме, как эти тапочки.
Еще Алексей привез много всяких вкусностей, но ужинать не остался, сославшись на занятость. А все остальные, наевшись плова и напившись чаю со сладостями, сели на большом диване перед телевизором — этого удовольствия ребята и Степаныч давно не получали.
— Сейчас моя любимая передача начнется, — сказала Кузьминична, — «Жди меня». Не могу без слез ее смотреть. Плачу, а смотрю. Ведь сколько судеб сломанных! Иной раз сердце так и заходится. Думаешь, где только люди силы берут, чтобы все пережить.
— Народ наш неистребим, — философски заметил Степаныч, — потому что гибкий, как лоза, и стойкий, как камень.
На экране появились ведущие — Маша Шукшина и Игорь Кваша. Замелькали печальные и настороженные лица, фотографии пропавших без вести, посыпались просьбы: «Если кто-нибудь знает, сообщите…». Двое взрослых и трое ребят молча смотрели и слушали. Алька, напоенный чаем с малиной и закутанный в шерстяной платок, смотрел, как плачут матери, потерявшие детей, и сам еле сдерживал слезы. На него внезапно обрушилась такая тоска по дому, что он готов был сейчас бежать туда без остановки, но… Но кому он там нужен, когда мамы нет? Антошка, тоже внимательно смотревший на экран, вдруг тихонько сказал:
— А моя мама тоже плакала, когда отец меня сильно бил.
— Плакала? — серьезно переспросил Петр. — Ты же говорил, что она тебя тоже била.
— Била, но не так сильно, как отец. Она не такая злая, как он. И отец тоже… Он же не всегда дерется, только когда сильно напьется. А когда они трезвые, то ничего…
— Эх, парень, — прервал его Степаныч. — Тоска по дому в тебе заговорила. Ты сейчас готов все простить отцу и матери. Что поделаешь, так устроен мир: человек рождается в семье и жить должен тоже в семье. И должен уметь прощать близким их ошибки.