Приключения Аввакума Захова(сб.)
Шрифт:
Илчова корчма продолжала жить тихонько, но старинке. Кроме меня, сюда изредка наведывался учитель Методий Парашкевов, да бай Гроздан, председатель кооперации, направляясь в «Карабаир», частенько заходил сюда, чтобы промочить горло рюмочкой анисовки. Он это делал на ходу, возле стойки, — ему, видите ли, даже присесть некогда, дела. Я прекрасно понимал, что торопился он по другой причине — опасался, как бы кто не сказал: «Гляди-ка, а председатель наш поддерживает старое!» Поэтому-то он и пил анисовку стоя. А Методий Парашкевов в отличие от других старых холостяков мало говорил, мало пил, зато вдоволь наедался острым перцем с хлебом. Он приносил, бывало, Марко Крумову зайца или фазана. Бай Марко готовил дичь по-мужски, по уже забытым гайдуцким обычаям.
Однажды на такой торжественный обед — в глиняном горшке гостей дожидался тушеный заяц — Методий Парашкевов привел заместителя начальника геологической группы Бояна Ичеренского. Боян Ичеренский любил полакомиться — он один уничтожил добрую половину зайца и столько же вкуснейшего винного соуса. Нас с Марко Крумовым вовсе не привел в восторг его аппетит, но Методий Парашкевов прямо-таки таял от блаженства. Можно было подумать, что это он сам уписал половину зайца.
В этот-то день в старой корчме и наступила та перемена, о которой давеча зашла речь.
Наевшись досыта и влив литр, а то и больше вина, Боян Ичеренский расстегнул ворот рубашки и, глубоко вздохнув, стал с любопытством разглядывать все вокруг. Обедали мы в меньшей горнице.
— Ну и берлога! — засмеялся Ичеренский и смолк. Потом снова засмеялся. — Ведь отсюда до моей квартиры рукой подать, а я не знал про эту лисью нору, тщился в центр, в ту харчевню! Как тебе это нравится, учитель?!
Методий Парашкевов радостно закивал головой. Мне и самому стало приятно, я пробормотал: «В самом деле, в самом деле», — однако Боян Ичеренский не обратил на меня никакою внимания. А Марко Крумов, приведенный в восторг откровением геолога, тут же подал на стол еще две бутылки вина.
Пользуясь случаем, я скажу еще несколько слов и про этою Бояна Ичеренского. В день, когда случилось происшествие на Илязовом дворе, он подался в Пловдив, к своей жене, петому я и не спешил знакомить вас с ним. Внешность у нею была довольно приметная, хотя его нельзя было сравнить с таким красавцем, как капитан артиллерии Матей Калудиев. Боян Ичеренский производил внушительное впечатление своим массивным торсом и столь же массивной головой. Хотя ростом он был не выше ста семидесяти сантиметров, не на казался толстым, но весил точно сто килограммов — я собственными глазами видел, как он взвешивался на весах сельскою кооператива. Плечи у него были, как у борца тяжелейшего веса, да и шея тоже — короткая и крепкая, а мышцы такие, что самый дюжий верхнеслободский лесоруб позавидовал бы. Голова же у него была, что называется, львиная: широкий лоб, выступающие скулы и мощные челюсти с квадратным подбородком. Особенно примечательны были его желто-коричневые глаза. Когда он был зол или весел, в них преобладала желтизна, а в минуты задумчивости или усталости — коричневый цвет. Голос у него был теплый, чистый, движения — мягкие, точные и легкие, что казалось удивительным для такого массивного тела. Ичеренский умел развеселить окружающих, сам же смеялся мало. Он умел настроить на песенный лад других, но я ни разу не слышал, чтобы он пел сам. У нею были немалые заслуги: в бассейне Марицы и в лесных дебрях Странджи он открыл залежи весьма ценных ископаемых, но он не любил ни сам о себе говорить, ни слушать похвалы в свой адрес.
В характере его были свои особенности и странности, но о них расскажу потом, когда придет время. Сейчас напомню лишь об одном. Боян Ичеренский был очень любезен и обходителен со всеми и в то же время он как бы никого не замечал, говорил со знакомыми ему людьми так, словно перед его глазами пустота. Таков он был и по отношению ко мне. А я ведь все же ветеринар крупного участка!
Впрочем, это частный вопрос. Речь идет о перемене, наступившей в Илчовой корчме. Уже на другой день Боян Ичеренский привел с собой капитана Калудиева и горного инженера Кузмана Христофорова. Капитану Матею Калудиеву обстановка старой корчмы сразу пришлась по душе. Он плюхнулся на стул и довольно бойко крикнул Марко Крумову:
— Старшина!
Тот подбежал и стал навытяжку, прижимая руки к краям фартука.
— Что за снаряды в твоих зарядных ящиках — боевые или холостые?
— Только боевые, товарищ капитан, — отчеканил Крумов, и усы его лихо взметнулись вверх.
С этого дня в маленькой мрачной комнатушке строй корчмы снова забурлила веселая жизнь. Геологи во главе с капитаном, учитель и ваш покорный слуга регулярно в обед и по вечерам сидели за низким длинным с голом, болтали и спорили обо всем на свете, пели песни, и время летело, как говорится, незаметно. Я только что упомянул о песнях, но мне придется тут же оговориться — пели только мы вдвоем, капитан и я, да учитель тихонько подпевал нам. Ичеренский же, постукивая пальцами о стол, отбивал такт, а Кузман Христофоров привычно хмурился и тяжело вздыхал. Но в общем и целом было весело. А как только на столе появлялся знаменитый жаренный под крышкой петух, становилось еще веселее.
Бай Гроздан, председатель кооператива, обнаружив в старой корчме столь внушительную компанию, набрался мужества и тоже присоединится к нам. Этот непревзойденный специалист по табачной рассаде превосходно пел; как затянет, бывало, задушевные, немного печальные родопские песни, даже Кузман Христофоров и тот, подняв глаза к потолку, вроде бы виновато и с растроганным видом покачивает в такт головой.
Один лишь начальник, майор Инджов, не присоединялся к нам. Но и он время от времени заходил в старую корчму: ему ведь полагалось надзирать за своими подчиненными. Появится, бывало, — вид у него строгий, как всегда, — сядет в самом конце лавки и молчит.
«Старшина» Марко Крумов тут же подносил ему на деревянной тарелочке рюмку сливовицы, обильно подслащенную медом, и дела несколько поправлялись. Но вообще-то начальник подолгу не засиживался с нами. Он ведь как-никак начальник, и мы на него не бьли в обиде.
Так, незаметно, как я уже сказал, проходил наш досуг. Мне очень полюбились эти люди, хотя Боян Ичеренский по-прежнему не замечал меня, а капитан артиллерии все чаще и чаще наведывался в Луки: в этом селе была амбулатория, и властвовала в ней доктор Начева. Она любила выходить на прогулку, накинув на плечи платок цвета резеды. Но как бы там ни было, я не имел оснований глядеть на капитана косо за то, что он часто наведывался в Луки. На своем-то мотоцикле почему бы ему на съездить туда?
Рашка исправно давала высокие надои, в районе не было ни сапа, ни куриной чумы, кооператоры рассчитывали получить осенью кругленькую сумму дохода, и вдруг эта неприятность — происшествие на Илязовом дворе. Мы были гак встревожены, так потрясены, словно нас громом поразило. Гром и в самом деле нас не миновал: арестовали на шею славного сотрапезника Методия Парашкевова.
Его место на лавке пустовало.
Мы по-прежнему собирались в старой корчме, но куда девалось былое веселье? Капитан, человек далеко не сентиментальный, то и дело вздыхал, Боян Ичеренский помрачнел, замкнулся и походил на зловещую градовую тучу. Один Кузман Христофоров как будто не изменился. В глазах его даже вроде бы проглядывало злорадство, но он по-прежнему молчал.
В таком вот прескверном настроении нас и увидел впервые Аввакум Захов. А почему у меня осталось мрачное воспоминание о нашей первой встрече, я сейчас расскажу.
16
Мы только сели было обедать — Марко Крумов потчевал нас яичницей, — как вдруг с площади доносится автомобильный сигнал. Все прислушались, а Боян Ичеренский встал и выглянул в окошко. Мы были в полном сборе — это означает, что майор Инджов тоже находился среди нас и молча потягивал свою медовицу. И только он один, пожалуй, не обратил внимания на сигнал.