Приключения Аввакума Захова(сб.)

Гуляшки Андрей

— В Смолянском округе сейчас свирепствует сильнейшая эпизоотия ящура. Один мой друг, ветеринарный врач, служит в Триграде. Сейчас он в командировке в Софии, и через него я познакомился с некоторыми работниками Центрального управления по борьбе с эпизоотиями. Вот откуда мне известно, что в Смолянском округе уже десять дней свирепствует ящур.

Он погасил сигарету и скрестил ноги.

— Итак, на вашем столе лежит переписка со Смолянским окружным управлением. Из-под обложки выступает краешек какого-то листка. Скорее всего, это сообщение, возможно радиограмма, которую вы только что получили. Это сообщение взбудоражило вас, иначе вы не вызвали бы меня так спешно, будто

на пожар. Но что же, в сущности, случилось? Готов поспорить, что из Смоляна радируют: «SOS, положение усложняется, шлите помощь». Тут вы и вспомнили, что у меня есть кое-какой опыт работы в тех краях, и тотчас же приказали послать за мной.

Полковник молчал.

— Еще два слова, — продолжал Аввакум. — Разрешите? Возникает вопрос: почему эпизоотия не затухает, а неудержимо разрастается? Ведь еще девять дней назад Центр отправил вакцину для предохранительных прививок. Похоже на то, что она не действует, не создает иммунитета. Вакцина негодная. Уверен, что и из Смоляна пишут: вакцина негодная.

Полковник кивнул головой.

Аввакум закурил новую сигарету и умолк, машинально барабаня пальцами по подлокотнику. Огоньки, горевшие у него в глазах, пока он говорил, померкли, но на лице еще ощущался отсвет. Оно напоминало строгий фасад дома, окна которого затенены мягкими, светлыми, но непроницаемыми шторами.

Полковник сидел недвижно, словно был еще во власти только что прослушанной великолепной симфонии. В его взгляде, устремленном на собеседника, в наклоне головы, в неподвижно сомкнутых на столе руках читались удивление и восторг.

— Товарищ полковник, — нарушил молчание Аввакум. — Вы экстренно вызвали меня, значит, время не терпит. Я в вашем распоряжении. — Аввакум взглянул на своего начальника, и по его тонким губам пробежала еле заметная улыбка. — Вы по собственному опыту знаете, сколь роковыми могут оказаться даже несколько упущенных минут. Генерал Груши опоздал на полчаса, и Наполеон проиграл сражение при Ватерлоо!

Полковник рассмеялся.

Он не стал вдаваться в обычные сухие протокольные напутствия, подошел к Аввакуму и, положив ему руку на плечо, попросту спросил:

— С этого ты и начнешь? С загадки вакцины?

В этом вопросе было все: приказ действовать и постановка предстоящей оперативной задачи.

Аввакум поднялся и взглянул на часы. Стрелки показывали ровно одиннадцать.

6

Склады Центрального управления по борьбе с эпизоотиями находились в четверти часа ходьбы от министерства земледелия. Аввакум вызвал машину, уселся поудобнее на заднем сиденье и закрыл глаза.

Ему было нетрудно преодолеть инерцию сидячей жизни, потому что работа археолога-реставратора — тоже своего рода детективный сыск. По признакам частного, по отдельным частям предмета он восстанавливал картину целого — точную форму предмета. Изучая причудливые узоры и линии излома терракотовых черепков, он угадывал точные контуры античного сосуда и расположение обломков. Тот же самый индуктивный метод исследования он применял и в своей работе контрразведчика. Причем, разумеется, в обоих случаях он исходил из обширного и глубокого знания дела.

Сознавал ли Аввакум внутреннее единство обоих видов своей разносторонней деятельности? Он не любил говорить о себе, а тем более слушать, когда другие говорили о нем… Лишь однажды, в споре с не в меру самонадеянными молодыми художниками, он обронил фразу: «Я служу прекрасному больше, чем все вы, вместе взятые!» Возможно, что избыток ракии на столе способствовал этому единственному в его жизни признанию. Я очень близко

знаю Аввакума, но до сих пор не могу сказать, что именно он имел тогда в виду, говоря о служении прекрасному, — свой труд искусного реставратора или же секретную работу в контрразведке?

Как бы то ни было, а машина мчала его к складам Центра по борьбе с эпизоотиями, и Аввакум улыбался про себя, радуясь, что на этот раз случай сведет его со знакомыми людьми. С Венцеславом Рашковым, начальником склада, он ездил на прогулку к Искыру. Этот молодой человек, словно сошедший с первомайского плаката, заводила в спорте и танцах, отличался безупречной дисциплинированностью. К таким красавцам, «приятным во всех отношениях», Аввакум относился с добродушной снисходительностью. Он предсказывал им быстрое повышение по службе до поста начальника отдела, счастливую семейную жизнь и заграничное путешествие по выигранной в лотерею путевке. Он сам не раз подзадоривал Венцеслава: «У тебя счастливая звезда, тебе надо играть в «спортлото»!» — и смеялся беззлобным смехом. Венцеслав не обижался. Характер у него был такой, что и при желании он не смог бы рассердиться… Шутки Аввакума он воспринимал как проявление дружеских чувств и отвечал ему искренней привязанностью. А что касается «спортлото», Венцеслав не нуждался в советах. Иногда он выигрывал мелкие суммы и тогда, вне себя от счастья, угощал своих товарищей и начальника отдела рахат-лукумом.

Собираясь якобы случайно заехать к нему, Аввакум имел намерение незаметно похитить пару флаконов с вакциной: один из партии, рассылаемой по зараженным пограничным районам, а другой — из запасов, хранящихся в фирменной упаковке. Оба флакона следовало сдать в лабораторию госбезопасности, чтобы установить, есть ли между ними различие. Были у него и еще кой-какие замыслы, но, чтобы реализовать их, необходимо было сориентироваться на месте.

Остановив машину неподалеку от склада, Аввакум отпустил шофера и оставшуюся сотню шагов прошел пешком по небольшой невзрачной улочке, пыльной и грязной, рядом с переходом над товарной станцией Сердика. Мостовая была разбита вереницами телег, громыхающих с утра до вечера, узкие тротуары тянулись вдоль низких домиков и мощеных двориков, в которых кое-где росли сирень и старые акации, серые от зноя и пыли.

Склад помещался в массивном одноэтажном квадратном здании, фасад которого выходил на улицу, а задняя часть упиралась в покосившийся ветхий забор, из-за которого торчали стены недостроенного, заброшенного дома. Подобно всякому складу, здание выглядело мрачно, а облупившаяся штукатурка и зарешеченные окна придавали ему мрачный, почти тюремный вид.

Аввакум шел по противоположному тротуару, попутно изучая подходы к складу со стороны улицы. Он испытывал странное беспокойство, что случалось с ним очень редко. Скорее, это было не беспокойство, а своего рода угрызение совести: оглядывая мрачное здание, он сожалел о своем холодном и снисходительном отношении к его хозяину. Веселый молодой человек, вынужденный проводить так много времени в этом огромном гробу, безусловно, заслуживал более теплого и уважительного отношения.

«Сейчас я скажу ему что-нибудь хорошее и приятное», — подумал Аввакум и нажал кнопку звонка.

Он позвонил еще раз, но никто не открывал. Подождав немного, Аввакум взглянул на часы. Было половина двенадцатого. Он поднял было руку, чтобы позвонить в третий раз, но еще не успел коснуться кнопки, как замок резко и громко лязгнул, словно пушечный затвор, тяжелая дубовая дверь распахнулась, будто отброшенная мощной пружиной, и перед ним возник перепуганный, буквально ошалевший от ужаса человечек.