Приключения дрянной девчонки
Шрифт:
Я благодарна всем знаменитым людям, с которыми меня столкнула судьба, – тем, о которых я уже рассказала, и тем, о ком хочу умолчать. Одни дали мне чувство уверенности в себе, другие научили быть осторожной. Прошел период ученичества, когда было важно количество, а не качество. Сальвадор Дали писал об этом периоде: "Самым важным для меня тогда было как можно больше нагрешить".
В то время меня захлестнула романтика кабаков. Там я становилась сентиментальной, готовой заплакать или засмеяться по любому поводу. Мне нравились тонкие разговоры, которые были правдой только вечером, живописная подозрительная публика, деньги, выброшенные на ветер, пошлые кабацкие песни.
Разумеется, я, как девушка с хорошим вкусом, делала вид, что мне не нравится музыка такого сорта, но на самом деле под
Мне нравились кабачки, где собирались темпераментные южные мужчины. Их страсть к декламации превращает застолье в торжественный ритуал, сопровождаемый пышными речами. Напившись, они с большой серьезностью исполняют свои национальные танцы.
В одном армянском кабачке я потеряла голову, услышав протяжные, но в то же время очень Ритмичные национальные песни. Я не в силах была сидеть на месте и выскочила в круг, где танцевали только мужчины. Во мне все дрожало и пело, я звонко стучала каблуками, вскидывала голову, подмигивала, кружилась и кокетничала. Один армянин выхватил красивый кинжал и маленький платок и пошел на меня, как завоеватель, сверкая глазами. Ресторанная публика в восторге от такого спектакля окружила нас кольцом. Разгоряченные мужчины бросили нам под ноги пачки сторублевых купюр. Мы топтали настоящий денежный ковер. Когда танец закончился, я шепнула своему другу Анд рею, с которым пришла в ресторан, что нам пора уходить. "Если мы здесь еще посидим, – сказала я, – то меня так полюбят, что у нас возникнут проблемы".
Одним из моих любимых мест был ресторан в Центральном доме литераторов, в ЦДЛ. Меня приучил туда ходить мой отец, поэт. Когда он приезжал в Москву в качестве ответственного секретаря Хабаровской писательской организации на различные съезды и конференции, мы с ним непременно! отправлялись кутнуть в ЦДЛ на деньги, накопленные втайне от мамы. Эти походы сделали из отца и дочки двух заговорщиков.
В старинном и уютном зале ресторана собиралась забавная публика из столичных и провинциальных писателей, самоуверенных графоманов, переводчиков, студентов Литературного института, околописательских дам. Детское убеждение, что творческие люди питаются ароматом роз и лунным светом, быстро рассеялось.
Русские писатели черпают свое вдохновение из бутылки водки. Я и папа с увлечением наблюдали захватывающие дух скандалы и замечательные драки.
Подробнее биологию писателей можно было изучать в кафе ЦДЛ, стены которого были украшены стихами и высказываниями знаменитых людей. На одной из полок всегда стояла рюмка водки на помин души Михаила Светлова. Когда жидкость испарялась, какая-нибудь сердобольная душа снова доливала водки.
Здесь было несколько любопытных типажей. Один тип – это разболтанные личности с бутафорскими притязаниями на величие, которые, напиваясь, начинают громко читать собственные стихи и требуют от окружающих приторного сиропа комплиментов. Они рады любому незнакомому человеку, который согласен их слушать, и после каждого четверостишия восклицают: "Каково!" Другой типаж – дряблые душонки с мизерными плоскими чувствами, испытывающие хроническую зависть к более удачливым и талантливым. Они постоянно брюзжат и сплетничают о знаменитостях. Есть тип людей желчных и злоречивых, постоянно сомневающихся в себе (на мой взгляд, сомнения – признак талантливой натуры). Такие люди от водки тихо звереют и с искаженными лицами вступаю в жесткие словесные дуэли. Особое внимание привлекают любимцы удачи, добившиеся славы и богатства и окруженные льстецами. Если слава их посетила недавно, то они находятся в состоянии постоянной экзальтации от собственного успеха и постоянно прожигают жизнь. А писатели, уже прочно завоевавшие любовь фортуны, держатся особняком, ЦДЛ посещают редко и окружают себя ореолом аристократической надменности. Их всегда сопровождает завистливый шепот.
Провинциальные писатели образуют отдельные компании в дни съездов и конференций.
Вообще, люди умные и талантливые испытывают тягу к ЦДЛ лишь в начале своего пути, в беспутной молодости. С годами они посещают его реже, из сентиментальных побуждений.
Мой
Самые трогательные папины воспоминания связаны с другом его юности великим поэтом Николаем Рубцовым, писавшим такие щемящее нежные и простые стихи. Папа часто цитирует его четверостишие, посвященное ректору Литературного института, который регулярно пытался отчислить его из рядов студентов: "Вы видите, что я уже в гробу мерцаю, но заявляю вам в конце концов: я, Николай Михайлович Рубцов, возможность трезвой жизни отрицаю". Папа весь переполнен обрывками чудесных стихов своих друзей.
Папа рассказывал, что Николай Рубцов был трогательно влюблен в мою красавицу сестру Юлю, которой в то время исполнилось три года. Она жила в Москве вместе с родителями в общежитии Литературного института. Рубцов обрывал весной сирень и приносил огромные букеты в подарок Юле как своей будущей невесте. Его пиджак, по словам папы, всегда мог рассказать о том, что сегодня Коля ел. Умер этот гениальный и рассеянный поэт не своей смертью – его задушила подушкой женщина.
Кафе-легенда ЦДЛ вскоре стало нашим любимым местом. Я и мои подруги полюбили шумные мужские компании, где, плавая в сигаретном дыму, можно было услышать лучшие истории на свете, получить порцию двусмысленных комплиментов и, чувствуя себя в полной безопасности, ловить откровенно сластолюбивые взгляды. Кроме того, в кафе можно было вкусно поесть и выпить хорошего вина, а в Москве таких мест было немного. Но зоркие стражи у входа в ЦДЛ не пускали бедных хорошеньких девочек без сопровождения члена Союза писателей. Тогда мы нагло приставали к какому-нибудь "члену" с трогательной просьбой провести нас внутрь.
Ах, боже мой, как мы вечно были голодны! Однажды летом, слоняясь вдвоем с Юлией по центру города в поисках съестного, мы добрели до ЦДЛ и попросили какого-то пухленького писателя проводить нас в кафе. Он любезно согласился и приволок нас прямо в ресторан на банкет в честь выхода чьей-то книги. Нас усадили за стол, мы тут же стали центром внимания, нам целовали ручки и читали стихи, а главное, кормили от души. Через пять минут мы уже совершенно освоились в незнакомой компании и даже стали произносить тосты за виновника торжества, который, расчувствовавшись, вручил нам свою книгу с дарственной надписью. Еще через полчаса, когда мы основательно наелись и стали объектом слишком горячего внимания со стороны пьяных писателей, я толкнула Юлию под столом ногой и сказала ей на ухо, что пора сматывать удочки. "Подожди еще немного, сейчас принесут жульенов", – прошептала Юлия. Явились жульены, мы бесцеремонно сгребли все порции себе. Ах, с каким сладострастием мы ели, облизываясь и постанывая от удовольствия. Насытившись, Юлия поднялась и с непроницаемым лицом сказала: "Нам нужно выйти в туалет". Мы степенно выплыли из зала ресторана и понеслись к выходу. Когда ЦДЛ остался далеко позади, мы вдоволь нахохотались над нашим мелким мошенничеством. Юлия, у которой от вина и еды блестели глаза и губы, все время приговаривала: "Боже мой, но какие вкусные были жульены!" Писатели еще несколько лет назад были окружены ореолом государственной ласки.
Литературный фонд помогал им деньгами, они имели право на быстрое получение квартиры и машины, могли ездить отдыхать в великолепные и недорогие Дома творчества (папа несколько раз возил меня в детстве в эти райские места). Книги издавались за счет государства. Самые предприимчивые и самые бездарные писатели добивались богатства и славы за свои лицемерные, угодливые творения.
Но три-четыре года назад на писательское благополучие легла тень неуверенности и сомнения. Пришло время сильного зверя. Никто не собирался больше баловать творческую интеллигенцию. Издательства стали заниматься коммерцией и наплевали на современных писателей. Многие талантливые, но, к сожалению, неизвестные люди тихо опускались на дно. Народ поэнергичнее взялся за рекламу и организацию собственных издательств. Никого больше не интересовали высокие слова.