Приключения двух друзей в жаркой степи (Плюс тридцать пять градусов)
Шрифт:
Сашка вытащил блокнот и написал: «С теткой ссорился».
— Чего так?
«Обедать не давала. Хотела заставить говорить».
— Шел бы к нам. У нас всегда первое остается. А второе я тебе бы от своего отделил.
«Потом все равно накормила. Она долго не злится».
— А дядя приехал — ругался?
«Хуже».
— Побил?
«Дурак! Он не дерется».
Сашка полистал блокнот, нашел нужное и дал мне прочитать. На листке было написано крупным угловатым почерком: «Ты со мной не говоришь, и я с тобой не буду».
— Он написал?
Сашка кивнул.
— И не, говорит? Тоже пишет?
Сашка пожал плечами: не знаю еще, как будет. Он выглядел немножко растерянным.
Мы посидели недолго под кустом, потом пошли смотреть, как Николай Сидорович часы чинит. Но все уже было готово — он нашел у себя в ящике подходящее стеклышко. Чуть подточил край и вставил.
— Можно механизм посмотреть? — попросил он у дяди Володи. — Я еще такого не видел, с числами.
— Разумеется.
Николай Сидорович быстро отвинтил заднюю крышку.
— А вот — эти два колесика. Добрая придумка! — Он снова закрыл крышку. — Все! Носите на здоровье… Нет, нет! Напрасно вы! — остановил он дядю Володю, видя, что тот полез за кошельком. — Я денег не беру.
— Спасибо, спасибо! — Дядя Володя смутился, даже слегка покраснел.
А Николай Сидорович тоже хорош! Денег не берет, а шоферу рублевку совал. Как всем нам тогда было неловко перед тем парнем с челочкой и щербатыми зубами!
Дядя Володя встал, прошелся по комнате, начал рассматривать снимки на стенах. Некоторые были даже цветные. Мне казалось, он делает это, чтобы справиться со смущением. А может, и правда заинтересовался.
— Сами делали?
— Сам. Давно только уже.
— Часы, фото, радиоприемники… Много у вас интересов.
— Еще гладиолусы, — напомнил я.
— Интерес у меня один: пробовать новое дело, пока не получится. — Николай Сидорович складывал инструмент в ящик. — День пробую, месяц, год, два. А как начинает прилично получаться — за другое берусь. Всю жизнь так.
Чем только не занимался… Даже гипнозом, — усмехнулся он. — Давно, еще на действительной службе. Книжку одну прочитал и сам стал пробовать.
— Получилось?
— Как вам сказать! — Николай Сидорович улыбался. — Вообще-то загипнотизировал. Дружков моих, вместе в армию пошли. И ногами они дрыгали, и головами качали, и танцевали — все, что я прикажу. А стал будить — не могу! Никак их из транса не выведу. Перепугался до смерти, за врачом в санчасть побежал. С полпути вернули.
— Проснулись?
— А они и не думали спать. Просто сговорились ребята, подшутили надо мной. Я стараюсь, глаза таращу, приказываю, а они чуть не лопаются…
Мы с дядей Володей насмеялись вволю. А Сашка стоял рядом с застывшим серьезным лицом, в животе у него булькало. Он тоже, как те солдаты, давил в себе смех — ему ведь громко нельзя.
— А правда вас однажды оштрафовали?
Дядя Володя укоризненно покачал головой; я и сам знаю, об этом не полагается спрашивать. Но я не из любопытства, честное слово! Мне просто хотелось, чтобы Николай Сидорович фыркнул и сказал: враки!
Но он не фыркнул. Наоборот, подтвердил серьезно:
— Правда.
И стал рассказывать".
— Тоже случай забавный. Я после войны фотографией увлекался, все село переснимал — у нас тут фотографа и по сей день нет, а тогда и в Больших Катках приличного не было. Поедешь, снимешься на паспорт и гадай: то ли ты, то ли дед Матвей с соседней улицы. Ну, люди ко мне идут. Раз самому интересно, да время свободное есть — почему отказать?.. И вот заявляется однажды мужик из Лобихи — село соседнее. Просит: «Окажи милость, сделай портрет моего бати. Умер старик, ни одной карточки после него не осталось, а тут, как на грех, пишут братья и сестры — их у меня двенадцать штук — все покойника-батю на портрете себе требуют. Совестно мне им отвечать, что ни разу при жизни так батю и не снял». Я ему говорю: «Ну как я тебе портрет с него сделаю? Посуди сам, человека же нет!» А он: «С меня делай. Я на него больно похож. Вот только бороду прилепить». Привязался — не отвязаться. Да и самому мне, правду сказать, попробовать тоже охота. Съездил в район, достал в доме культуры грим, бороду — обращаться я умею, до войны самым главным артистом в деревне был. И сделал! Отдал мужику карточки для всех его братьев и сестер. Довольный такой. «Вылитый батя, — говорит. — Даже не — верится, что я тут под бородой». Словом, все довольны, все рады. И вдруг — на тебе! Участковый! Кто-то ему доложил, что я фальшивыми фотографиями занимаюсь. Штраф наложил, «Зоркий» мой конфисковал.
— Фу, нелепость какая! — возмутился дядя Володя.
— Нелепость — да вот пока я обратно фотоаппарат высудил, много воды утекло. Другим увлекся, электротехникой. Ко мне уже не за фотокарточками шли — плитки стали тащить, утюги.
Дядя Володя спросил:
— А археологией никогда не интересовались?
— Разве только мальчишкой. Помню, все курганы излазили, даже рыть один собирались. Да так и не собрались.
— Какой курган? — спросил я.
— У кладбища который.
— Чертов курган!
— Так ведь там холерные могилы!
— Кто тебе оказал?
— Старуха рядом, живет.
— Полина? Значит, запамятовала она, времени немало прошло. Нет там никаких холерных могил.
Сашка ткнул меня незаметно. Глаза у него сузились, заблестели, и я сразу понял: рождается очередная великая идея. У меня мурашки забегали по коже. Потому что я понял и другое: Сашкина новая идея имеет прямое отношение к Чертову кургану.
— А вы точно помните? — спросил я торопливо, надеясь в глубине души, что он скажет «нет».
— Еще бы не точно! Такое событие не забудешь, хотя я был тогда совсем пацаненок. Только и разговору: холера да холера. Правда, у нас не много умерло, всего человека четыре, стороной нас холера обошла. И, чтобы от греха подальше, всех умерших свезли на отдельное кладбище, у Хорошиловского лога, километров за двадцать отсюда…
Дядя Володя стал собираться.
Сашка написал торопливо в блокноте: «Останься». И я покорно остался.