Приключения инспектора Бел Амора. Вперед, конюшня!
Шрифт:
Слово «абордаж» Бел Амор относил к самым лихим хищникам семейства кошачьих. Он оглянулся последний раз в своей жизни и крикнул: — Прощайте, Адмирал!
Все. Теперь вверх.
Надо лезть…
«Надо лезть, чтобы повторить все условия, существовавшие четыре миллиарда лет назад при зарождении жизни на Земле, иначе, черт его знает, у Марса с Землей без нас может что-то не получиться; жизнь ведь такая штука, что никогда толком не знаешь, есть она или ее нет», — так думал Бел Амор, когда Никс-Олимпик шарахнул в полную мощь и, с треском
В это же время Адмирала, невозмутимо допивавшего пиво посреди этого планетарного, но жизнеутверждающего катаклизма, посетила последняя в его жизни сумасшедшая идея — о том, что даже неудачливые писатели-фантасты в самом деле для чего-то нужны.
Киев, 1983, 1997
ТУМАН В ДЕСАНТНОМ БОТИНКЕ
Не петух прокричал, а трижды проржал Сивый Мерин, и золотой кусочек солнца выглянул из-за бугра и разлился в реке.
Солнце начало вываливаться над водой, вытесняя туман из-под железнодорожного моста, и река расплескала солнечное отражение по своей поверхности; проснулась рыба, поднялась со дна, пошла клевать солнечное отражение, наглоталась воздуха, пошли по реке пузыри, пошел от реки пар к небесам, побежала за реку огромная кривая тень от одинокой кривой сосны; и пошло, и пошло, и пошло.
Одна лишь Утренняя Звезда заскучала, побледнела, потянулась навстречу солнцу… И погасла. И каркнула на сосне проснувшаяся ворона — каркнула один раз, но пр-рротяжно-пр-рротяжно:
— Кар-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р!
— Такая вот поэзия… — промолвил во сне Сивый Мерин.
— Такие, значит, сюжеты… — согласился с другом длиннющий Дождевой Червь.
— Зато наше кладбище всех лучшее и красивее, — зевнул, не просыпаясь, Сивый Мерин. — Здесь им не свалка, здесь хоронют.
Опять закричала ворона, захлопала крыльями, опустилась с кривой сосны к самой воде и подозрительно стала разглядывать правым глазом дохлую рыбешку. Понюхала, клюнула, тяжело вознеслась над рекой, прилетела на кладбище, уселась на обелиск с медальоном.
— Тьфу, дура, напугала, — сказал Дождевой Червь.
— Почему «дура»? — обиделась Ворона, сплюнув дохлую рыбешку на могильную плиту. — Я «он», а не «она».
— Самец, что ли? Кто вас, птиц, разберет… Дурак, значит.
— Ничего ты не понимаешь. Я — ВОРОН. Нас два семейства, но с разными ударениями — вороны и вороны. Среди воронов есть самцы и самки, и среди ворон — та же картина. Я — ворон, но самка. Название у меня мужеского рода, а суть женская.
Дождевой Червь очень удивлен, даже Сивый Мерин наконец-то проснулся и спросил:
— Как же вас все-таки называть?… Дурак или дура?
Задумалась Ворон.
«Кто
— Ни «дурак», ни «дура» вам не подходит, — размышляет Дождевой Червь. Вам подойдет слово «дурачина» — оно и мужского и женского рода одновременно. И без разных ударений.
Ух, обиделась Ворона! Спрыгнула с обелиска, схватила дохлую рыбешку, перелетела через реку, сверкая на солнце черным оперением, зашебуршилась в гнезде.
— Ловко я ее! — радуется Дождевой Червь. — Слышь, Сивка… Спишь? Переходи ко мне в лужу, я подвинусь.
— А в прежние времена вороны дождевых червей с потрохами ели! — кр-р-ричит Ворон с того берега.
— Ду-ра-чи-на! — разносится в ответ над рекой.
— А сам ты кто? Кто ты сам?!
Призадумался Дождевой Червь, даже Сивый Мерин опять проснулся и спросил:
— Слышь, Червяк, а ведь Ворон права… Сам-то ты кто будешь?
«Странно, — раздумывает Дождевой Червь. — Вроде бы я — «он». Или все-таки «она»?…»
— Червячишко я, — заговаривает зубы Червяк. — Маленькое бедненькое червячишко. Кончаюсь на «о». В земле, в грязи пробавляюсь, рою ее окаянную, взрыхляю ее, обрабатываю… А в награду что? Переспать в луже с ясным солнышком?
— Земледелец, значит, — вежливо соглашается Сивый Мерин.
— В нашей реке такие земледельцы на крюках за ребро висели, а рыбы их кушали, — сообщает из вороньего гнезда дохлая рыбешка.
— Кто там рыба, не вижу?!.- злится Дождевой Червь и для испугу извивается как гадюка. — Кто там развонялся?
— Ты не хами, Червяк, — окончательно просыпается Сивый Мерин. — Конечно, запах от нее не деликатесный, но это не значит, что тебе все дозволено.
— Я не «она», — отвечает дохлая рыбешка. — Я — КАРАСИК.
— Дохлятина, вот ты кто! — парирует Дождевой Червь, Попался бы мне в луже, я бы с тобой иначе поговорил!
— Спать пора, — зевает Сивый Мерин. — Всем — отбой! Кто слово скажет растопчу!
Тишина. Полдень.
«Ладно, потом поговорим», — думает Дождевой Червь, заползая в старый прохладный десантный ботинок.
Спит Сивый Мерин, пахнет Карасик, Ворон в гнезде высиживает Кукушонка. Плывет по течению пьяный могильщик с лопатой. Ни ветерка, ни дуновенья. Воздух понемногу замешивается в кисель; когда-нибудь будет гроза, но не раньше осени.
— А я — КОНЬ! — гордо бормочет во сне Сивый Мерин. — Я — Конь, и в этом нет сомнений.
Проходит полгода.
На реке ледоход. Скелетик Карасика свесился из родного гнезда, прохлаждается на ветерке, поглядывает в родную стихию. Нет тишины над рекой, плачет медь, горят трубы, из города по ж.-д. мосту несут покойника. Все ближе подходит процессия, все явственней звучит скорбная нота.