Приключения капитана Кузнецова
Шрифт:
Она, гордая и упрямая, смотрит в упор летящему на нее поезду… улыбается и приветливо машет рукой. Исчезают машины, поезд. На лугу стоит прекрасный город с прямолинейными улицами, садами и парками, над ним - на экране белесой дымки - женское лицо. Растаял город. На свои места водрузились горы, но лицо женщины еще долго улыбалось необъятным таежным просторам. Ее глаза излучали силу жизни, могущество гения человека.
Что же это?.. Сон, кошмары или бред сумасшедшего?..
Нет, нет!.. Ни то и ни другое…
Изучая вопросы аэрометеорологии, я не мог не знать о существовании и сущности миражей, появляющихся в силу оптического явления в атмосфере, когда в слоях перегретого воздуха, как в зеркале, видны изображения земных предметов в искаженном, чаще в перевернутом виде. Но то, что я сейчас видел, - не простой мираж, а мираж миражей или, как его называют, фата-моргана (фея Моргана). При таких явлениях на горизонте появляются изображения предметов, находящихся за несколько сот километров от места наблюдения. И хотя я знал природу миражей, все, что я видел, настолько поразило своей грандиозной фантастичностью, что пришлось довольно долго посидеть в тени, чтобы прийти в себя.
Перед глазами встал любимый город. Все тело налилось силой, в душе проснулась безудержная жажда жить, работать, действовать. Я встал и, стряхнув с себя навеянные миражем воспоминания, поспешил на розыски машины.
НОЧЬ НА БОЛОТЕ
С седловины скалистых гор перед боем с орлами я видел, что за береговыми зарослями рогоза вдоль озера тянется неширокая полоса тайги. Переплыв озеро, в полдень я уже был у кромки этой тайги. И хотя с горы тогда не замечалось никаких признаков падения самолета в эту гигантскую зеленую щетину, я все же решил перейти лесную полосу против Орлиного утеса: не найду ли каких-либо следов катастрофы?
Густая чаща встретила в "штыки". Отмершие нижние ветви елей и лиственниц царапали лицо, рвали одежду, космы лишайника связывали руки, путали ноги, лезли в рот, застилали глаза. Замшелые скользкие колодины то и дело преграждали путь, и, спотыкаясь, я падал на мокрую зелень подстилки.
А чаща становилась все гуще и темней, словно ее ширина не два-три километра, а тянется бесконечно. К счастью, попалась звериная тропа и по ней, петляя и плутая, я вскоре выбрался на редколесье, а потом уж и к болотистой мари.
До боли в глазах всматриваюсь в кочковатую с редкими и чахлыми кустиками ракиты равнину, но, кроме черных от времени каких-то чудом занесенных сюда колодин, ничего не вижу.
Позабылся голод, прошла усталость. Делаю засечки на деревьях опушки - начало пути - и, срезав лесину для шеста, ступаю на слегка вздрагивающие кочки. Шагов через сто кочки начинают шататься, как зубы старухи. Дальше они удерживают меня только две-три секунды и под шипение ржавых пузырьков сернистой вони предательски уходят из-под ног в черную пучину болота. Это заставляет быстрее прыгать с кочки на кочку, наконец - бежать, не глядя по сторонам… Случайно наткнулся на кустик ракиты и упал на него животом, не ощутив боли. Куст не тонет, и я перевожу дух, протираю заслезившиеся от напряжения глаза, осматриваюсь. На голову, на шею, на спину густой пылью сыплются комары и мошки. Сквозь пляшущую живую сетку из насекомых вижу на мари такие же кусты, изредка торчащие впереди и по сторонам. Приходит мысль - отказаться от слепого передвижения "по прямой", а наметив куст, бежать к нему, передохнув, - к следующему, не теряя из виду Орлиного утеса.
И хотя мой путь по болоту шел зигзагами, поход стал менее утомительным и менее опасным. Преодолев около двадцати межкустовых пространств, замечаю, что солнце уже зашло и на болото серым зонтом спускаются сумерки. Комары сквозь одежду так обжигают спину, что нет терпения. Проклиная всех предков этих поистине гнусных двукрылых, на последнем ракитовом пятачке собираю прошлогоднюю жесткую траву и развожу костерок. Агрессивный характер моих истязателей мигом исчез; они шарахнулись во все стороны, оставив меня в покое. Костерок скоро затух, и болотистая равнина провалилась в темноту. Надо думать о ночлеге.
В кустике ракиты с десяток тонких сухих и около двадцати водянистых зеленых побегов. Этим запасом топлива надо постараться поддержать костер до утра, иначе комары отнимут последние силы. Часов в одиннадцать из болота поднялся вонючий густой туман, насквозь пронизавший тело холодом, и комары исчезли. Но костер нужен теперь для тепла. Иначе об отдыхе нечего и думать.
Чтобы скоротать время до рассвета и как-то согреться, срезал на своем пятачке весь запас древесины, разложил побеги на сухие и сырые и нарезал из них двадцатисантиметровые бревнышки. Их надо растянуть на шесть часов. Раскладываю дрова на шесть кучек: в каждой оказалось по восемнадцать чурок толщиною в карандаш. Они, конечно, не могут дать тепла даже на полчаса, но без костра оставаться нельзя и надо что-то придумать еще. Ошкурил и укоротил на полметра свой шест, с комлевого конца затесал острием, как у кола, а на вершине сделал гладкий срез для надписи. Работа сократила ночь на час, а стружки и кора прибавили пищи скудному костру.
Сажусь поближе к огню и вырезаю глубокую надпись на ровном срезе шеста: "Вблизи находится потерпевший аварию самолет. Сообщите место катастрофы в местный совет. Кузнецов. 17 августа 1957 года".
Надпись закончена, а до восхода солнца еще три часа. Заостренным концом погружаю шест в болото у своего островка. Он тонет, как в масле, но на глубине в полтора метра ударяется обо что-то твердое, как о камень. "Вечная мерзлота!"- проносится догадка. Значит, самолет не могло засосать на большую глубину этой вонючей трясины? А может быть такая глубина болота только у куста?..
Кладу две кучки дров в костер. При свете огня прыгаю по кочкам подальше от пятачка и там быстро погружаю шест. Он тонет на ту же глубину и опять ударяется в верхнюю кромку мерзлоты. Упираюсь в две кочки, пытаясь вытянуть шест, но болото крепко держит его в своих зубах, а кочки уходят из-под ног в трясину. Оставляю шест на месте и в две секунды выскакиваю на спасательный пятачок. Он тоже вздрагивает, как плот на озере, но пока не тонет.
Догорели последние побеги ракиты, и сырая темнота глыбой придавила болотную равнину. Невидимый в темноте вонючий туман запирает дыхание, давит кашлем. Мозг устал бороться с беспощадной природой, отказывается искать выход из этого положения. Хочется бежать назад… бежать без оглядки к обжитому шалашу и больше не пытаться проникнуть в глубь этого страшного места… Но… я прикован к пятачку темнотой. Уйти сейчас в болото - значит уйти на верную гибель. Полутора метров трясины вполне хватит, чтобы навсегда проглотить человека. Измученное тело просит отдыха, ноет нога, одолевает жажда. Средь вонючего болота не напиться, как и в пустыне.
Начинаю делать гимнастические упражнения для рук, спины, приседания на одной здоровой ноге. Пятачок вздрагивает все сильнее и, кажется, хочет отказать в убежище. Но тело уже согрелось, и я еще способен продолжать борьбу. Только бы воды… Хоть один глоток свежей, прохладной… А там - пусть тонет островок; хватит сил добраться до другого.
Из тайги подуло запахом грибов и хвои, спокойствием и миром. Туман поплыл куда-то на восток, где его властно окрасила в лилово-розовый оттенок заря. Вскоре поднялось холодное, бодрое малиновое солнце. Я встретил его громким "ура", но голос так и потонул в болоте, не отозвавшись эхом