Приключения капитана Кузнецова
Шрифт:
– Сына, - наконец заговорил Черанчин.
– А твоя птица тут недалеко. Я знаю, где она лежит.
Я понял, что речь идет о каком-то самолете, расспросил старика, в каком это месте, и пообещал поехать с ним туда.
На второй день команда тепло со мной простилась. Я записал фамилии всех и пригласил к себе в гости после окончания навигации.
Пароход с плотами уплыл на север, а Черанчин и я остались в поселке. Борода здесь никого не удивила, и на меня не обращали особого внимания. Только председатель райсовета, куда я обратился за помощью, долго и казалось подозрительно оглядывал мой флотский китель, погоны и ботинки.
Начальник раймилиции, тоже капитан и бывший фронтовик, выслушав мою просьбу, долго ходил по кабинету молча. Не мешая раздумьям капитана, я ждал его решения.
– Я не возражал бы. Но опять проездим зря, - наконец заговорил начальник.
– Осенью прошлого года мы семь дней барахтались в воде. И все без толку. Черанчин мог ошибиться. Потом, удивляюсь: почему он не заявил нам раньше?
Утром второго дня капитан все же взял катер, трех милиционеров и деда Черанчина и мы отправились вверх по быстрой реке. Только после полуночи старик отошел от борта, приблизился ко мне и, стараясь перекричать стук мотора, сказал:
– Дальше не ехать. Ставай до солнца. Твоя птица здесь…
Каково же было мое удивление, когда мы с помощью примитивного подъемного крана извлекли из глубин мало поврежденный самолет - копию моей машины. Составив подробный акт, мы уложили самолет на катер и двинулись обратно. На прощание я поблагодарил деда Черанчина и подарил ему свою берестянку. И не знаю, что больше обрадовало старика: мой подарок или то, что он оказал нам большую помощь.
С чувством выполненного долга капитан уснул, а меня всю ночь мучили вопросы. Кто пилотировал машину и где сейчас пилот?.. Что было причиной аварии?..
Зная важность находки, капитан помог заказать в колхозе большие деревянные ящики и дал людей, чтобы упаковать в них самолет. Потом мы обмотали ящики сверху шпагатом и кругом опечатали сургучными печатями. А вечером самолет погрузили на баржу. Через две недели он будет доставлен поездом на место.
ВОТ КТО ОН!
На этом записи капитана Кузнецова закончились. Но меня интересовала его встреча с Курбатовым, со Светланой, с командиром части, с товарищами по службе. И я попросил Ивана Ивановича в письме написать об этом. Он прислал подробный ответ на десяти страницах, и я привожу его здесь без изменений.
"На попутном почтовом самолете, - пишет капитан,- я добрался до ближайшего города двадцать девятого июня, сел в поезд.
За окнами вагона уже пошли знакомые пригородные места, а поезд стал двигаться так медленно, что, кажется, никак не сможет дотянуть до последней остановки; то он подолгу стоял на станциях, то без нужды задерживался на разъездах. Но всему бывает конец. Вот проехали уже мост, последний семафор и долгожданный, ставший родным город тысячами вечерних огней приветствовал меня из-за красавицы реки. Хотелось поскорее выйти из вагона, пойти по улицам, смешаться с теплым живым потоком людей на тротуарах, скорее окунуться в то, что называем жизнью.
Ни Светлане, ни в свою часть я не сообщал, что еду, а на пароходе не рассказывал о месте службы. Так что мое появление здесь должно было быть неожиданным, и было интересно увидеть, как встретят меня люди, считающие погибшим.
У выхода из вагона меня встретили, приветствуя, два лейтенанта в форме войск госбезопасности. Они взяли мои чемоданы и попросили пройти к машине. Ничего не понимая и удивляясь, я медленно пошел за ними, пытаясь разгадать в чем дело.
– Поспешим, товарищ капитан. Вас ждет начальник управления. А поезд опоздал, - сказал один из них, открывая дверцу "Победы".
Сидя рядом с водителем, я любовался улицами и фонарями; пытался разглядеть мелькающие за стеклом лица прохожих. И уже как-то не верилось, что я больше года жил без людей и был рад тому, что по соседству в берлоге жил медведь. Как быстро привыкает человек!..
Генерал службы госбезопасности встретил, как старого знакомого. Ответив на приветствие, он обошел меня дважды крутом, потом пощупал бороду и громко рассмеялся.
– Ну и ну!.. Ни пилот, ни моряк. А бородища какая… Словом, Отто Юльевич, да и только. Ну садись, Иван Иванович, рассказывай!".
Я сообщил кратко о катастрофе, о том, как жил в тайге и как выбрался, что в реке нашел еще один потерпевший аварию самолет.
– На том самолете улетал Курбатов, - сказал генерал. И, подумав, спросил: - Не кажется ли вам, что майор диверсант?
– Что вы, генерал? Не может быть! Курбатова я знаю хорошо - жили вместе - и биографию знаю. Диверсант?... Нет, не может этого быть.
– Ладно, не будем гадать и спорить. Лучше расскажите про него все, что знаете.
И я рассказал.
Худенький рыжий мальчик с крупными веснушками на лице пяти лет остался без отца и матери. Они жили в небольшом городке Воронежской области и умерли в один год. Незнакомая женщина увезла мальчика из Россоши в Острогожск и устроила в детдом. Феде трудно было привыкнуть к строгому режиму дня и незнакомым воспитательницам, спать до восьми утра в большой спальне и есть три раза в день, привыкнуть к большому коллективу новых товарищей и никуда не бегать без разрешения.
В начале он тосковал по родителям и родному городу; зарыв голову в подушку и закрыв глаза, по вечерам напрягал все силы, чтобы увидеть в темной глубине лицо матери и отца или хотя бы лицо соседки. Но никто к нему не являлся, и это вызывало тоску, а из глаз на подушку струились слезы. Во сне приходила тихая и ласковая мать, теплой рукой гладила вихрастую голову, целовала лоб и глаза, что-то нашептывала в ухо и опять уходила, чтобы оставить Федю одного среди незнакомых и чужих ему ребят. Потом Федя стал привыкать к товарищам, полюбил пожилую няню Оксану Прохоровну и ласкался к ней, как бывало к матери. Лицо матери, словно боясь вспугнуть новое счастье мальчика, стало появляться все реже и реже, а через год он забыл его совсем и не смог бы отличить от лица Оксаны Прохоровны. А может быть, Федя во сне никогда его и не видел, а к кроватке тогда приходила няня и вместе с тихой нежной лаской приносила мальчику спокойный, глубокий сон.
Через два года мальчика поместили в первый класс. Он рос веселым и озорным, но учился отлично, и многие шалости ему прощались. Да и шалости были больше безобидными, похожими на забавы, они никого не обижали и не портили характера Феди. То он приведет нивесть откуда мохнатого щенка и привяжет его к своей кроватке, кормит своей порцией мяса, то взберется на крышу трехэтажного дома, сядет на дымоходную трубу и запускает оттуда бумажных голубей, то поймает ящерицу и неделями приучает ее жить под кроватью в завернутой тряпьем бутылке. Федю вызывали к заведующей, и она журила мальчика, грозила исключением из детдома, переводом в трудвоспитательную колонию, иногда лишала посещения кино, назначала на внеочередные дежурства. Но мальчишки и девчонки любили веселого и задорного товарища и по окончании десятого класса всем шумным коллективом проводили его в летное училище в Москву.