Приключения Мишки
Шрифт:
Сердце мое заныло еще больнее… Никогда, никогда не увижу я больше моей дорогой мамаши! Ни отца, ни Косолапа, ни Бурки, ни родной берлоги… И сам виноват во всем этом. Сам погубил себя по своей вине!
Уже перед самым рассветом я услышал отчаянный лай собак… Поднял голову и сквозь плетень, отгораживающий дворик от поля, увидел, идущую прямо по направленно деревни, Бурку…
— Миша!
— Что ты! Что ты, Бурочка! — ужаснулся я, — не надо! Не надо! Я один виновен во всем и один за все пострадаю… Ступай домой, Бурка, поклонись от меня нашим дорогим родителям и братцу… Скажи им, чтобы они не скучали по бедному Мишке.
И я заплакал горько, неутешно…
Заплакала и Бурка.
— Нет, нет! Я останусь с тобою, останусь непременно! — проговорила она решительно, и, вбежав во дворик избушки, бросилась ко мне и стала лизать меня, что означало в нашем медвежьем обычае самую нежную родственную ласку.
А собаки заливались все оглушительнее и громче… На крыльце дома, разбуженный их лаем, появился хозяин.
— Беги, пока не поздно, спасайся! — шепнул я сестре.
— Нет! Нет! Я остаюсь! — решила окончательно Бурка. И осталась.
Не скрою, жертва сестры доставила мне огромное удовольствие. Нужно вам сказать, что я был таки порядочным эгоистом.
VII
Прекрасный, солнечный день… Весь Зоологический сад залит его весенними золотыми лучами. Публики набралось в нем видимо-невидимо…
Особенно много пришло к нам, в отделение бурых медведей.
Я ужасно не люблю, когда так много идет к нам публики… Что за удовольствие потешать людей, когда на душе у самого не весело?
А сегодня особенно не весело у меня на душе… Сегодня я видел во сне, что будто мы с Буркой на свободе гуляем по лесу…
А в лесу хорошо! Птицы поют, ягоды зреют… Ужасно я люблю ягоды… Особенно малину… И много, много вижу я (во сне, конечно) малины выросло в нашем лесу. Я погуливаю кругом нее, забираю себе за щеки ягодку за ягодкой, веточку за веточкой.
И вдруг… неделикатный пинок ноги прямо мне в спину… Что такое?
Передо мною наш надсмотрщик и хозяин в одно и тоже время.
— Вставай, поднимайся, лентяй! Торопись показывать твои штуки. Публика ждет! Слышишь! — говорит он сердито, расталкивая меня.
Публика ждет, видите ли! Очень это для меня приятно. Тешишь публику, которая редко, редко когда бросит нам в клетку кусочек сахара или краюшку хлеба… Все больше медные монеты бросает нашему хозяину, как будто не мы ее потешаем, а он… Ужасно, подумаешь, как справедливо!
А публики уже видимо-невидимо собралось перед нашей клеткой. Бурка всячески забавляет ее. Она возит коляску с маленьким медвежонком в ней, изображая из себя няньку, она стоит на часах с палкой и отдает честь, как настоящий солдат.
А глаза у Бурки нет-нет да и подернутся печалью… Не легко ей бедняжке живется в неволи, — скучает она…
— Ну-ка, Михайло Иванович, — обращаясь ко мне, говорит наш надсмотрщик, — покажи почтенной публике, как молодые господа на балу вальс танцуют…
Я знаю, чего он хочет от меня, мой мучитель. Не даром целый год он обучал меня всем таким штучкам…
Я подхожу к Бурке, схватываю ее, и мы кружимся бесконечно долго в нашей клетке… Публика чрезвычайно довольна этим зрелищем. Публика хохочет, все время не закрывая рта. Потом целая куча медяков валится в шляпу нашего хозяина… Нам никто ничего не дает… Глупая публика! Разве она не знает, что нас мишек здесь держат впроголодь Ах! Вот наконец кто-то догадался бросить ломоть хлеба Бурке. Но Бурка и не трогает его. — Бери, Мишенька, кушай! Мне что-то не хочется сегодня, — говорит она мне, а сама отворачивается, чтобы я не увидел с какою жадностью, помимо ее собственной воли, смотрят глаза ее на хлеб…
Слезы готовы брызнуть у меня из глаз…
Сердце щемит все больнее и больнее… Бедная Бурка! Что только она не вынесла из-за меня!
Бедная, милая Бурка!