Приключения парижанина в Океании
Шрифт:
Словом, в это воздушное жилище можно попасть лишь подобным путем и только с одной стороны. Если бы враг попытался взять приступом такую «крепость», взбираясь по опорным столбам, то обязательно уперся бы головой в пол настила, который, как уже было сказано, выступает над опорой.
Но, возразят нам, осаждающие могут поджечь дом, если не сумеют взобраться туда. Бесспорно, только вот дело в том, что папуасы либо съедают своих поверженных врагов, либо отрубают им головы. А что им делать с обуглившимися трупами, которые невозможно употребить в пищу, и с черепами, которыми нельзя украсить свои жилища? Срубить столбы? Но ведь у осажденных есть тоже оружие, а, если судить по тому, как метко они били по райским птицам, убить человека не представляло для них большого труда.
Фрике, мучимый голодом, проснулся задолго до того, как кончилась вахта Пьера. Кто спит, тот обедает — говорит французская пословица. Обед нашего друга, если судить по тому, как недолго он спал, оказался не очень сытным. Проснувшись, парижанин снова представил себе плантацию на Суматре, куда они должны были привезти китайских кули, и своего друга господина Андре, напрасно ждавшего их возвращения; затем перед глазами молодого человека возникло насмешливое и приветливое лицо доброго доктора Ламперьера, что-то рассказывающего на своем певучем провансальском наречии [148] , и фигурка юной мисс Мэдж, а рядом с этими столь дорогими его сердцу людьми возникла славная физиономия чернокожего принца. Но тут сухой и резкий звук под полом заставил Фрике насторожиться.
148
Провансальское наречие — язык, на котором говорят жители некоторых провинций на юго-востоке Франции.
— Ах, — пробормотал он, — уж не собираются ли осаждающие преподнести нам какой-то сюрприз. Посмотрим в чем тут дело.
Парижанин нащупал рукой револьвер и убедился, что тот на месте. Предосторожность, впрочем, оказалась излишней, звук больше не повторился. Еще около часа француз продолжал лежать, глядя на звезды и вспоминая прошлое, но вот заалел восток, предвещая восход солнца, и тут же проснулся Пьер.
— А ты все на посту, моряк? — спросил он. — Что новенького?
— Увы, ничего. Все по-старому.
Боцман взглянул вниз. И тут же воскликнул, не сумев сдержать своего удивления:
— Ничего! По-твоему, это ничего!
— Но в чем дело? — спросил Фрике, приблизившись к самому краю площадки. — Да, черт побери, просто невероятно.
И впрямь, тут было чему удивляться. На земле лежала корзина с дичью, положить ее сюда могли лишь друзья. Длинная лиана, продетая через ручки корзины, каким-то непонятным образом была прикреплена к нижней площадке строения. Оставалось лишь протянуть руку и поднять наверх килограммов двадцать пять свежего мяса.
— Да будет благословен тот, — торжественно-комическим тоном проговорил Фрике, — кто сжалился над страданиями наших желудков!
Парижанин подполз к самому краю площадки и увидел, что лиана держится благодаря длинной и крепкой стреле с костяным наконечником, которая глубоко вошла в настил с нижней его стороны. Только тогда молодой человек понял, что тот странный звук, заинтриговавший его час назад, был вызван стрелой, вонзившейся в пол их необычного жилища. Он уже протянул руку, чтобы поднять провизию, как вдруг над самым его ухом просвистела выпущенная из леса стрела. В ответ тут же раздался выстрел, и в кустах кто-то закричал от боли. Это выстрелил Пьер Легаль.
— Ну и получай в ответ! А если этого мало, у нас еще есть в запасе пули! У военных это называется «поддержать огнем операцию».
«Операция» завершилась весьма успешно, и изумленные папуасы увидели перед собой пять великолепных сумчатых, которых туземцы называют «кускусами».
— Теперь, уважаемый Узинак, — обратился Фрике к расплывшемуся в довольной улыбке вождю, — мы сможем утолить наш голод. Велите разделать как можно скорее этих великолепных животных.
На сей раз Узинаку даже не понадобился переводчик. Жесты Фрике были достаточно красноречивы, а дичь столь соблазнительна, что папуасы тут же с жадностью набросились на еду. Разодрав мясо на куски, они принялись есть его сырым. Хорошо, что парижанин успел отложить одного из зверьков для себя и своих друзей.
— Любопытная зверюшка, — проговорил Пьер, глядя, как Фрике сдирает беловатую, покрытую темными пятнами толстую шкурку. — Здесь не меньше трех килограммов чистого мяса. Мы сможем хорошо подзаправиться. Надо бы поскорее поджарить дичь и получше припрятать несколько кусков, а то наши друзья-папуасы скоро покончат со своей долей; как бы наше жаркое не ввело их в искушение.
Фрике, задумавшись, разрезал мясо зверька на небольшие куски.
— Почему ты молчишь, сынок? — спросил моряк.
— Я все думаю, вот мы сейчас поедим, подкрепим свои силы, а дальше? Вряд ли наши поставщики смогут снабжать нас едой постоянно.
— Но что мы можем сделать? Кстати, как ты думаешь, кого мы должны благодарить за этот подарок?
— Взгляни на стрелу. Приходилось тебе видеть у папуасов украшенные желтыми перьями стрелы с костяными наконечниками?
— Нет, но такие стрелы были у людоедов, которых мы недавно спасли от смерти.
— У каронов. Ты прав. Я тоже узнал их стрелы.
— Смотри-ка! Здесь на этих бедолаг смотрят, как в наших краях на волков, а оказывается, у них рядом с желудком, который с удовольствием переваривает человеческое мясо, находится благородное сердце! Надо признать, нам на пути попадалось немало нечестивцев, но среди них бывали и славные ребята.
— Да, ты прав. Не знаю, что стало бы с нами без этих двух несчастных, которые так вовремя нас отблагодарили… Знаешь, обездоленные чаще других способны на добрые чувства. Как бы там ни было, мы должны сказать спасибо этим славным ребятам, они продлили наше существование еще на два дня. Сорока восьми часов достаточно, чтобы найти выход. А потом, кто знает, что нового может произойти в ближайшее время.
Фрике не ошибся. В тот же самый час, что и прошлой ночью, наши друзья вновь услышали сухой короткий стук.
— Вот и то «новое», о котором я говорил, моряк, — прошептал парижанин. — Не знаю почему, но у меня появилась надежда.
Снизу в темноте раздался легкий стон, а затем непонятное шуршание. Друзья с вполне понятным волнением ожидали наступления рассвета. Прошло несколько мучительных часов, и наконец первые лучи солнца осветили горизонт. Пьер и Фрике уже лежали на краю площадки, и оба они одновременно вскрикнули от удивления и разочарования. К их площадке, как и накануне, стрелой была прикреплена лиана с привязанной к ней живой, совершенно черной, без единого светлого перышка, птицей не больше голубя.