Приключения Питера Джойса
Шрифт:
— Что же мне делать, Бэк? Не приучен я к рабству. Свободным рожден, свободным и помру. Помоги мне бежать с корабля!
Он не хотел меня слушать и все твердил, чтобы я достал ему нож или тесак для защиты от диких зверей, а то будет поздно: как только установят новую фок-мачту, корабль снимется с якоря и возьмет курс дальше от берега, мористее, чтоб попасть в Гольфстрим. В характере Боба было что-то детское: загорелось — и подай! По слабости душевной, или потому, что я любил Боба, или оттого, что скитанье по волнам расшатало все мои нравственные устои, я наконец согласился. Пошел вниз. Преступно стибрил пояс с ножом у констебля Уорвейна — он повесил его на пиллерс, а сам пьяный дрыхнул. Потом я стащил у бабки флягу, наполнил ее пивом; вытащил у спящего Питера пистолет и любимую его пороховницу с наглухо закрывающейся крышкой и все это снес на ют.
С моей помощью Боб спустил с кормы бакштов — канат, которым привязывают лодки. Лодка у нас осталась одна, нечестно было бы ее угонять — но плыть целую милю ночью! Боб, однако, действовал осмотрительно и хладнокровно. Он заметил расположение звезд, чтоб не сбиться с пути, туго затянул на себе пояс с ножом, пистолетом и флягой, привязал к шее пороховницу и в заключение заткнул за пояс свои морские сапоги. От моего замечания, что они-то его и погубят, Боб отмахнулся: сапоги ему дороже жизни, потому что сделаны в Англии.
Луна тут кстати нырнула в облака. Вахтенный ходил ниже и не мог видеть, что творится на верхней площадке ахтеркастеля, а из кают доносился храп.
Уже повиснув одной рукой на веревке за кормой, Боб сказал мне:
— И в предсмертный час вспомню о тебе, Бэк!
При свете кормового фонаря я проследил, как он, ловко перебирая руками, спустился по борту до половины корпуса судна, а там его в безлунье не стало видно. Легкий всплеск… Боб был превосходный пловец, в хорошую погоду для него и три мили вплавь ничего не значили. А все-таки мне было жутко и почему-то казалось, что я сам, своими руками столкнул его в воду. Я на твердой палубе и пойду спать, а он плывет, плывет в полной тьме… Боже, прости мне, окаянному грешнику!
Спустившись в спардек, я напоролся на Джона Блэнда. Он стоял неподвижно, почему-то закрыв глаза, — не то спал стоя, не то на него накатило.
— Чем занят ты, юноша, ночью на палубе, когда все спят? — спросил он загробным голосом.
Я кратко пояснил, что прогулялся на княвдигед, — и тут на меня повеяло неким духом. Святоша был пьян, как лодочник.
Глава II
Знай: обманывая брата своего, ты обманываешь самого бога! А посему делай это, сын мой, умело, ловко и незаметно.
Ну конечно, бабка нисколько не поверила в нечаянное утопление фляги. Вперила в меня взгляд, выворачивающий все внутренности: мол, не пытайся соврать, Бэк, лучше выложи все как есть. Я не выдержал…
— Сам пропадет и других подведет, — так рассудила она насчет Боба. — Семейный, а равен тебе по уму. Убирайся, Бэк, не могу тебя видеть!
Уорвейн — тот приписал потерю пояса с ножом опьянению. Не знаю, скоро ли Питер ощутил бы пропажу пистолета и пороховницы, если б не голуби…
Когда поставили новую фок-мачту и подняли якоря, о беглеце никто не побеспокоился: не такая персона. Началось обычное: «По марсам [123] и салингам! [124] Травить брасы [125] и шкоты! [126] Еще травить!» Ветер дул слабый — чуть полоскался в парусах, да еще навстречу шло холодное лабрадорское течение, и, пока мы выбрались мористее, держа курс на северо-восток, судно еле ползло.
123
Марсы — площадки в верху мачт для разноса вант и для матросов-наблюдателей.
124
Салинги — рама, на которой крепится верхнее продолжение мачт.
125
Брасы — тросы, проведенные от рей для их поворота.
126
Шкоты — тросы, которыми поворачивают паруса на ходу судна.
Вот сильно заголубело среди зеленых атлантических вод: то был Гольфстрим, отец бурь и король штормов, как величают его моряки. Течение было совершенно бирюзовое, и понесло оно нас так, что и при слабом ветре мы делали восемь-десять узлов. Стало тепло. На следующий день появились голуби.
Сначала мы думали — это туча. Однако что-то она уж очень низко шла, закрывая полнеба, эта сизая шумящая туча. «Голуби!» — закричали наверху, и все кинулись за оружием. Особенной нужды в нем не было: голуби с размаху ударялись о паруса, о мачты и десятками шлепались на палубу. Стоял такой шум, что не слышно было команд. Люди разевали рты, надрывались в криках…
— Бэк, — прокричал мне на ухо Питер, — не видел ли ты моего пистолета? Пороховница тоже куда-то запропастилась, нелегкая ее побери!
Но такая началась суматоха, что выгодней было не расслышать: живая пища валилась с неба. Все хватали голубей, которые, треща крыльями, усыпали палубу. Как не вспомнить Иегову с его перепелами [127] в пустыне!
Матросы говорили, что скоро Михайлов день — 29 сентября — и об эту пору они всегда летят с севера на юг к Вест-Индским островам. Уж после того, как голубиная туча распалась, я набрался мужества шепнуть Питеру, в чем дело. Благородная душа, он сразу забыл о своей потере.
127
Иегова с перепелами. — По библейской легенде, бог израильтян накормил их в Синайской пустыне перепелами.
— Черную услугу оказал ты ему, Бэк, — сказал он, помрачнев. — Не увидим мы больше ле Мерсера.
Тут как раз пришли за мной — доставить к капитану. Питер шепнул, чтоб я все отрицал.
Боже, как кричал мистер Уорсингтон! Как он бесновался! Дату побега легко установили, потому что в этот день Боба видели матросы в последний раз. А вот кто помог ему удрать с флейта?
Капитан божился, что перепорет всю команду, виновного же подвергнет килеванию [128] . Я не особенно его боялся, надеясь на бабкино влияние среди старшин. Но адвокат… у этого котелок варил не по-нашему! Конечно ему что-то нашептал Блэнд. Он был тут. Наш пророк невзлюбил меня еще с тех пор, когда я увернулся от чар его дочки Люси, а бабку он тихо ненавидел. Она не выносила его кривляний и не стеснялась высказываться на этот счет.
128
Килевание — наказание на флоте XV-XVI вв.: провинившегося на канате протаскивали под килем.
В ответ на вопрос, что я делал ночью на юте, мне бы сказать: шел в гальюн. Но я постеснялся такого неизящного объяснения и наврал, что заканчивал запись в протоколе после совещания. Воистину, лучше поскользнуться ногой, чем языком!
— Странное, весьма странное усердие, — начал мистер Уорсингтон. — Вас видел мистер Блэнд уже после полуночи, хотя совещание окончилось около десяти. Дайте-ка книгу протоколов… Вот оно, семнадцатое число. Запись здесь занимает всего полстранички. На десять минут работы. Ну-с, молодой лжец, что вы делали еще два часа?
Мне очень живо представился увесистый замок на дверях камеры, где еще недавно сидел Питер. Но тут явилось озарение свыше. Я возьми и скажи, что мистер Блэнд встретил меня не в полночь, а в начале одиннадцатого.
— Что вы такое мелете? По-вашему, взрослый человек не различит часовой стрелки?
— Не различит, сэр, — сказал я, — если пьян в дугу. У него и глаза-то были закрыты!
Невмоготу рассказать, что было дальше: смех разбирает. Блэнд обрушил на мою голову самые изощренные древнеиудейские проклятия и не мог остановиться, пока присутствующим не стало ясно, что он и сейчас в подпитии. Меня отпустили.