Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея
Шрифт:
Рассуждая таким образом, Дмитрицкий ехал в Москву на огромном чемодане, набитом сеном. Хоть у него и осталось только одно носильное платье: венгерка да шинель, но он знал, что ездить без чемодана — нельзя: почтут за нищего.
По приезде в Калугу в кошельке у него остался один только червонец и ключ от чемодана. «Этого скакуна я ни за что в свете не отдам: это у меня заводчик. Лошадей найму вплоть до Москвы; а что касается до насущного пропитания: есть что есть, так есть, а нет, так мы не взыщем; впрочем, глупость! возможно ли умереть с голоду там, где люди завтракают, обедают, полдничают, ужинают и, словом, целый день едят?»
Следуя этому правилу, Дмитрицкий не голодал. В первой же деревне, где его извозчик остановился кормить лошадей, он застал хозяина, хозяйку и всю семью за столом: они хлебали из огромной чаши жирные щи.
— Что это? квасок? дай-ко, брат, ковшичек… ух как славно щами пахнет!
— Да не угодно ли, сударь, покушать? — сказала хозяйка, — у нас щи, жаркое есть, если угодно, рыба есть.
— Нет, благодарствуй, милая, боюсь обед испортить… я только попробую… Славные щи!
— Да что ж, пообедайте у нас, сударь.
— Нет, милая, меня ждут обедать, отсюда недалеко. Таким образом наш путешественник везде пробовал то щи,
то кашу; но на половине дороги ему захотелось хорошо пообедать. Проезжая в обеденное время чрез одно село, он спросил:
— А что, здесь живет сам помещик или управляющий?.
— Сам помещик.
— А есть у него продажные лошади?
— Как же, большой завод есть.
— Прекрасно! Проводите-ко меня к нему. Барин-заводчик рад покупщику.
Нечего рассказывать, как явился Дмитрицкий к помещику, к Григорью Тимофеевичу Мискину, покупщиком и знатоком в лошадях; как, осматривая завод, проморил плотного барина, и тот пригласил его откушать вместе, потому что уже было время, а после обеда предложил испытать лошадей в упряжке. Все проделки были исполнены как нельзя лучше, лошади в упряжке ходили очень хорошо, помещик назначил им цену прекрасную и расстался с Дмитрицким, как с таким покупщиком, каких ему надо было и по самолюбию и по расчетам.
Пообедав очень хорошо и даже выпив за здоровье гнедых, Дмитрицкий решился не обедать до самой Москвы, если только не представится какого-нибудь особенного случая. Но особенного случая не представилось.
Я думаю, памятно вам, как счастливо он миновал заставу.
— Покуда прямо, — отвечал он, а между тем думал: «Куда ж теперь ехать? приехав в Москву, разумеется, теперь следует, ехать в „Европу“; во всех лучших городах должна быть „Европа“: без „Европы“ нельзя обойтиться, особенно приезжему человеку». — Эй! послушай, любезный, где тут «Европа»?… Спасибо! ступай!
Приехали в «Европу». Дмитрицкий повелительно крикнул у крыльца на швейцара и лакеев, чтоб помогли вылезти ему из повозки.
— Первый номер готов для меня? а?
— Первый номер занят-с.
— Как?… Фу! бока разбило! Животное! заставил меня прокатиться в телеге! Пять тысяч заплатить за экипаж и сесть на половине дороги!.. Как занят?
— Занят-с.
— Как занят! Ах, дурак! что ж это он здесь делал? он, верно, занял в другой гостинице.
— Третий номер свободен-с, прекрасный номер! три комнаты-с, мебель красного дерева, фортепьяны, все есть-с, все принадлежности, как следует, сейчас только очистился.
— Три комнаты! какие-нибудь скверные! Экое животное! Ну, веди!.. Что за гадкие коридоры! тьма кромешная! Это ни на что не похоже! то ли дело в Париже.
— В Париже-с? Помилуйте, что Париж! Уж лучше нашей гостиницы в целом городе нет,
— Я ничего не вижу!
— Пожалуйте, пожалуйте сюда.
— Ну, что тут такое?… Это-то? Фу! да покури, братец, скорее! Кто тут стоял?
— Только что сегодня изволил уехать один сочинитель из Петербурга.
— Сочинитель? Именно какими-то сочинениями пахнет! Покури, да не какой-нибудь смолкой, а по крайней мере лавандом… Да чаю, чаю скорей!.. Один из вас, порасторопнее, чтоб здесь дежурил, покуда мои люди приедут! Да есть ли тут сарай хороший, поставить коляску, а?
— Как же-с, сколько угодно.
— Ну, чаю!
— В повозке есть вещи-с?
— Какие вещи? вещи в экипаже. Да! кажется чемодан положили со мной. Внести его! Адрес-календарь есть?
— Есть-с.
— Принеси! тебя как зовут?
— Иваном-с.
— А тебя?
— Алексеем.
— Так ты, Иван, ступай за календарем, а ты за чаем, да живо! Лентяям ничего, кроме простого туза, не даю; а кто услужит мне тому червонный, слышите?
— Будем довольны-с! Кому ж и угождать, как не доброму барину.
— То-то же!.. А! Чемодан; хорошо! Поставь его, да осторожнее, не перемни у меня там. Тебя как зовут?
— Петром-с.
— Петр, спроси бутылку лучшей мадеры! скорей!
Петр бросился за мадерой; а между тем Дмитрицкий раскинулся на диване и стал зевать, как изнеженный помещик, с дороги. Приказания его живо были исполнены. Алексей принес, с вывертами, на подносе аплике, чайник, сливочник и чашки — пестрый фарфор рококо с позолотой, в корзинке сухари, на блюдечке сахар. Иван прибежал с адрес-календарем, а Петр с бутылкой мадеры.
— Первый номер мадера?
— Самая старая-с.
Дмитрицкий налил стакан, выпил залпом и потом плюнул.
— Дрянь!
— Самая лучшая-с!
— Самая лучшая! почем бутылка?
— Пять рублей-с.
— Ну, может ли быть здесь настоящая мадера в пять рублей, когда она и на острове Мадере дороже пяти рублей. Скажи хозяину, что я мадеру пью настоящую и чтоб он достал мне самой лучшей, хоть по червонцу бутылку. Слышишь? Возьмите эту себе. Теперь ступайте все вон, я отдохнуть хочу.
— Позвольте узнать чин и фамилию, да подорожную надо записать в книгу-с.
— Успеешь! приедет мой камердинер с экипажем, так спросишь у него; ну, марш!
— Черт знает, я без чаю похудел в эти три дня, — сказал Дмитрицкий, принявшись пить чай. — Надо отыскать какого-нибудь знакомого… Черт знает, сколько в календаре фамилий! Ну, как тут не найти знакомых или дураков, которые рады будут моему знакомству?…
В это время послышалось, кто-то вошел в переднюю комнату.
— Кто там?