Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея
Шрифт:
— То-то же, я не богат, да тароват. Ступай! кажется, со всем распорядился… Не угодно ли получить семьдесят пять обратно? За мной сто двадцать пять.
— Так точно. Мы можем ехать?
— У вас есть чем побриться?
— Все, что вам угодно.
— У меня и бритв с собой нет; дурак Сенька положил чемодан в телегу, чтоб мне мягче было сидеть; а ключи оставил у себя,
— Чтоб перевезти чемодан, можно приказать нанять извозчика, а мы сядем в коляску.
— Конечно. Эй! найми извозчика и перевези мой чемодан к ним, по адресу.
— Недалеко отсюда.
Михайло Памфилович сказал адрес. Все устроено. Дмитрицкий сел с ним в коляску, и отправились.
— Я уж у вас буду без церемоний,
— К чему же церемонии!
— Я их и не люблю. Приедете ко мне, воздам вам сторицею; за хорошую игру в простых сдам вам игру в сюрах. [44] А что, кстати, говорят, что в Москве ведут огромную игру?
— В английском клубе.
— В банк?
— Нет, банк запрещен; здесь играют преимущественно в палки. [45]
— Что ж, палками можно также отдуть.
— Как вам нравится Москва в сравнении с Петербургом? — повторил опять старый вопрос Михайло Памфилович, которого постоянно улыбающаяся физиономия от двух стаканов шампанского и чести ехать вместе с известным свету человеком приняла вид важный, ожидающий со всех сторон предупредительных поклонов.
— Как нравится Москва? в каком отношении? — спросил Дмитрицкий.
— В отношении общего вида, в отношении наружности?
— О, мне все равно, в каком сосуде ни заключаются люди, лишь бы они были такие, какие мне нужны. А что, здесь много хорошеньких?
— О, вам непременно надо быть в благородном собрании или в театре; вы увидите бомонд [46] московский и всех красавиц; если хотите, мы поедем вместе.
— Мне кажется, напротив, где много красавиц, там не увидишь ни одной. Приятнее знакомство: в доме хорошенькая хозяйка, миленькие дочки, и тому подобное; но чтоб особенно дочки не были опасны для сердца.
— Это каким же образом? Хорошенькие всегда опасны.
— Совсем не всегда: что за опасность, например, влюбиться в девушку, которая может принести тысяч сорок доходу? Это все равно, что влюбиться в тысячу душ и взять их за себя, или влюбиться в значительный капитал и перевести билет на свое имя.
46
[46] Высший свет (франц.).
Эта философия поразила Михаила Памфиловича: он уважал любовь всем сердцем.
— Вы поэт, а судите так прозаически, — сказал он.
— Это так вам кажется, потому что вы в восторге. Во время восторга я совершенно иначе думаю; я думаю, что рай только с нею или в ней.
— Вот мы и приехали, — сказал Михайло Памфилович. Коляска въехала на двор и остановилась перед крыльцом.
— Прекрасный дом! — заметил Дмитрицкий, выскочив из коляски вслед за Михаилом Памфиловичем, который провел его через переднюю на антресоли.
— Рекомендую вам мою обитель; а вот… покорнейше прошу, ваша комната.
— Я вас не стесняю?
— О нет, это мой маленький кабинет; у меня здесь достаточно комнат.
— Прекрасно! очень мило! вы очень мило живете!
— Не прикажете ли сигар? я сейчас велю подать огня. И Михайло Памфилович побежал вниз.
«Славный дом! очень порядочно живет! верно, хороший достаток! — рассуждал Дмитрицкий, засев на диване и рассматривая комнату. Шелковые занавески, столик, накрытый салфеточкой, на столике зеркальцо, раскрытый напоказ несессерец, — несколько баночек помады, разные душки, щеточки и гребеночки, все как следует!.. Между окон бюро, [47] на бюро Наполеон да два каких-то старикашки… По стенам в рамках раскрашенные красавицы… Прекрасно… Перед диваном столик, на столике лампа на бисерном коврике… Очень мило!.. Несколько визитных билетов разбросано по столу… с нами, дескать, знаются люди!.. Князь ***… О-го!.. Однако ж я не вижу ни одного ломберного столика… Это невежество, которого я и не ожидал от молодого человека; дело другое говорить, что совершенно не умеешь играть в карты; но не играть — это глупо!»
47
[47] Бюро — то же, что конторка, особый вид письменного стола, за которым обычно работали стоя.
Между тем как Дмитрицкий рассуждал таким образом, рассматривая свое новоселье, Михайло Памфилович сбежал вниз, поцеловал у папеньки и у маменьки ручку.
— С кем эхо ты приехал, Миша? — спросила мать.
— Это, маменька, известный литератор К…
— Помилуй, Миша, с чего это ты взял, не сказываясь отцу и матери, сзывать в дом гостей? да добро бы хоть за день сказался: у нас здесь не трактир, ничего готового нет!
— Да что ж делать, маменька, сами назвались.
— Не отказывать же стать, друг мой, когда такие люди называются, — сказал в защиту сына Памфил Федосеевич, — известные люди, вельможи делают честь…
— Честь! да эту честь надо поддержать! не в грязь же ударить лицом! да что ж, этот, что спозаранку приехал?
— Господин К… остановился у меня.
— Как остановился?… Скажи, пожалуйста, остановился у него!
— Постой, матушка, дай слово сказать.
— Кто ж он такой, Миша?
— Он только что приехал из Петербурга.
— Поди ты: у него уж и в Петербурге знакомые! Что ж он, служит там?
— Он, кажется, служит при министерстве.
— Скажи, пожалуйста! при министерстве?
— Ах, господи, боже мой! я думала вместо обеда велеть ужин готовить для гостей, ан вот и обед готовь! Просто, сударь, суматоху поднял в целом доме! Когда же успеет повар и обед и ужин готовить?
— Да зачем, маменька, ужин? просто закуску, а la fourchette! [48]
— Поди ты с модными своими фуршетами! Терпеть не могу гостей отпускать голодными, угощать только фаршами, вот вздумал!
— Совсем не то, маменька: так называется, когда на стол не накрывают, а просто подают кушанье.
48
[48] Легкая закуска (франц.).
— Как просто?
— Каждый возьмет себе чего-нибудь.
— Чего-нибудь у меня не будет, а будет ужин. Михайло Памфилович, как покорный сын, никогда не спорил с родителями, но всегда делал по-своему. Когда противилась маменька, его сторону держал папенька, и наоборот.
Снизу Михайло Памфилыч побежал опять к себе на антресоли, несколько раз спросил гостя своего: не угодно ли ему чего-нибудь? и наконец, извинясь, что на минутку отлучится, поскакал с визитами к двум-трем литераторам, обдумывая дорогой все средства, которыми можно было бы залучить к себе какую-нибудь известность.