Приключения, почерпнутые из моря житейского
Шрифт:
Между тем как Дмитрицкий рассуждал таким образом, рассматривая свое новоселье, Михайло Памфилович сбежал вниз, поцеловал у папеньки и у маменьки ручку.
– С кем эхо ты приехал, Миша? – спросила мать.
– Это, маменька, известный литератор К…
– Помилуй, Миша, с чего это ты взял, не сказываясь отцу и матери, сзывать в дом гостей? да добро бы хоть за день сказался: у нас здесь не трактир, ничего готового нет!
– Да что ж делать, маменька, сами назвались.
– Не отказывать же стать, друг мой, когда такие люди называются, –
– Честь! да эту честь надо поддержать! не в грязь же ударить лицом! да что ж, этот, что спозаранку приехал?
– Господин К… остановился у меня.
– Как остановился?… Скажи, пожалуйста, остановился у него!
– Постой, матушка, дай слово сказать.
– Кто ж он такой, Миша?
– Он только что приехал из Петербурга.
– Поди ты: у него уж и в Петербурге знакомые! Что ж он, служит там?
– Он, кажется, служит при министерстве.
– Скажи, пожалуйста! при министерстве?
– Ах, господи, боже мой! я думала вместо обеда велеть ужин готовить для гостей, ан вот и обед готовь! Просто, сударь, суматоху поднял в целом доме! Когда же успеет повар и обед и ужин готовить?
– Да зачем, маменька, ужин? просто закуску, а la fourchette [48] !
– Поди ты с модными своими фуршетами! Терпеть не могу гостей отпускать голодными, угощать только фаршами, вот вздумал!
– Совсем не то, маменька: так называется, когда на стол не накрывают, а просто подают кушанье.
[48] Легкая закуска (франц.).
– Как просто?
– Каждый возьмет себе чего-нибудь.
– Чего-нибудь у меня не будет, а будет ужин. Михайло Памфилович, как покорный сын, никогда не спорил с родителями, но всегда делал по-своему. Когда противилась маменька, его сторону держал папенька, и наоборот.
Снизу Михайло Памфилыч побежал опять к себе на антресоли, несколько раз спросил гостя своего: не угодно ли ему чего-нибудь? и наконец, извинясь, что на минутку отлучится, поскакал с визитами к двум-трем литераторам, обдумывая дорогой все средства, которыми можно было бы залучить к себе какую-нибудь известность.
Литераторы по большей часта не жесткий и простодушный народ. Слабая струна у них всегда наруже: человек хоть не дальний, да похитрее и посмелее тотчас может произвести на них впечатление, только не затрогивай ничем гордость. Звать просто ни с того ни с сего к себе, зовом их не соблазнишь; но на каждого есть приманка и особенно страстишка к каким-нибудь редкостям искусств, к древностям, к ветхостям, к собраниям каких-нибудь автографов великих людей и прочее.
Приехав к первому, Михайло Памфилович, усладив, его вступлением о славе его, стал ахать и удивляться редкой библиотеке, а особенно маленькому собранию редких монет.
– Ах, какие редкие монеты! – повторял он без умолку, – у меня есть одна монета, но не знаю, какая она, должна быть очень древняя.
– С каким изображением?
– Изображен царь, а надпись… я не заботился разбирать: я мало в этом знаю толку; но, кажется, надпись славянская.
– Это очень любопытно.
– Завтра хотел приехать ко мне один знаток…
– Очень, очень любопытно бы видеть ее.
– Я вам могу служить ею… Если пожалуете ко мне сегодня ввечеру…
– Постараюсь быть непременно.
Взяв слово и рассказав свой адрес, Михайло Памфилович поехал от литератора прямо в меняльную лавку.
– Есть древние монеты?
– Редчайшие-с.
– Что стоит эта?
– Эта дорога-с; монета римского императора Антония. Вот с другой стороны и Клеопатра.
– Ну, что ж стоит?
– Сто рублей, без торгу.
– О, как дорого, нет! А эта?
– Это сибирский грош… Теперь уж и они редки».
– Ну, хочешь за обе пятьдесят рублей?
– Как можно!
– Больше не дам.
– Для первого знакомства, извольте!
Заплатил деньги, отправился к другому литератору, который между прочим похвастался собранием редких автографов.
– Ах, у меня есть собственноручные записки всех великих людей прошлого столетия и», между прочим, кажется, письма царевны Софии.
– Как это любопытно! позвольте мне взглянуть.
– Сделайте одолжение! Да не угодно ли вам посетить меня сегодня ввечеру, я бы вам показал кстати альбом рисунков одной дамы: все лучшие живописцы Европы рисовали для нее.
– Сегодня, право, не могу; завтра, если можно…
– Как жаль, завтра она уезжает. Хоть на минутку заезжайте.
– Очень хорошо.
Вот Михайло Памфилович поскакал к одному знакомому за автографами, а в один знакомый дом за альбомом.
Этот знакомый дом был дом Софьи Васильевны, в котором мы не были со времени бегства Саломеи Петровны. Петр Григорьевич, убедившись, что дочь бежала, плюнул и сказал жене:
– Вот твое воспитание!
Но Софья Васильевна была в отчаянии.
Желая утешить себя по крайней мере устройством судьбы Катеньки, она послала на третий день за Василисой Савишной.
Василиса Савишна явилась, словно подернутая туманом.
– «Слышала, Василиса Савишна? – сказала Софья Васильевна, залившись слезами.
– Слышала, сударыня! да это чудо какое-то; знаете ли, почему я к вам и идти не хотела?
– Что такое?
– Федор Петрович сквозь землю провалился.
– Как?
– Да так и так.
Эта новость совершенно убила Софью Васильевну. Два несчастия совершились; надо было ожидать третьего. Но вместо ожидаемого несчастья через несколько дней перед домом на улице остановилась роскошная карета, запряженная чудной четверкой гнедых; человек в ливрее вбежал в переднюю и спросил, дома ли господа?