Приключения поручика гвардии
Шрифт:
Что делать? Разумеется, Кабри был ему совершенно не нужен, но и возвращаться назад, на Нукагиву, означало терять драгоценное время. «Ох, и хитер француз. Все правильно рассчитал, шельма», – еще раз озадаченно подумал Крузенштерн.
И решил оставить беглого матроса на своем корабле.
Вот они, Гавайские острова! Андрей Петрович мог только в мечтах видеть эти сказочные земли, открытые легендарным Куком всего четверть века тому назад. Еще издали была видна огромная гора, вершина которой скрывалась в облаках. Это был самый южный и самый большой из Гавайских островов. Андрей Петрович жадно вглядывался в его гористые берега, покрытые пышной тропической растительностью, и был поражен их сходством с прибрежными лесами Нукагивы. «А чему, собственно, удивляться – тропики они и везде тропики», – рассудил он, и сам сразу не заметив влияния школы Григория Ивановича. А затем лукаво и благодарно улыбнулся: «С кем поведешься, от того и наберешься!»
У Крузенштерна же были свои заботы. Уже прошло около двадцати суток, как они покинули Нукагиву, и было бы неплохо запастись свежими фруктами, так как их дальнейший путь лежал в северные воды Тихого океана, где экзотическими плодами, разумеется, и не пахло. Поэтому он вел шлюпы вдоль побережья, надеясь на выгодный обмен с местными туземцами.
Однако Гавайи находились почти в самом центре северной части Тихого океана на пересечении оживленных морских путей, и ввиду этого часто посещались кораблями европейских государств. Поэтому аборигены очень быстро познали истинную стоимость своих товаров и заламывали за них такие цены, что взаимовыгодный обмен стал практически невозможен. Их мало интересовали топоры, столь ценимые на Нукагиве, и тем более зеркальца. За свои товары они требовали только сукно, которого у русских не было. Это несколько озадачило наших мореплавателей. А ларчик просто открывался.
– В нашем селении есть английская церковь, – на ломанном английском языке пояснил один из гавайцев, – и ее белый жрец запрещает нам ходить голыми, но заставляет нас носить только суконную одежду. Поэтому мы и стараемся продавать наши товары только за сукно.
Крузенштерн понял, что речь идет об английском миссионере. «Хорошо же они отстаивают торговые интересы Англии в заморских странах», – даже с некоторой завистью подумал он. И хотя был взбешен, но ничего не мог поделать.
– А что же мы можем обменять у вас на свои железные топоры? – спросил он.
– Только немного кокосовых орехов и бананов, – подумав, ответил туземец.
И капитаны смогли кое-как за свои топоры приобрести немного фруктов и по тощей свинье только для своих кают-компаний.
А тут опять объявился Кабри и стал просить не оставлять его на Гавайских островах, так как английский миссионер, дескать, непременно сдаст его первому же французскому капитану. А это будет означать для него виселицу на родине. Крузенштерн в сердцах согласился, тем более, что француз действительно оказался толковым и опытным матросом.
– Так и быть, высажу тебя на Камчатке.
– Большое спасибо, господин капитан! – француз приложил руку к сердцу. – Вот увидите, я не подведу вас.
Пришло время расставаться. «Нева» должна была идти в Русскую Америку: или в Павловскую гавань на острове Кадьяк, или в Архангельскую крепость в Ситкинском заливе на острове Баранова на усмотрение Лисянского, сдать там груз для Российско-Американской компании и наполнить трюмы заготовленной пушниной. А «Надежда» направлялась на Камчатку, в Петропавловскую гавань, а затем с торговой миссией в Японию.
Крузенштерн обнялся с Лисянским. Теперь друзья встретятся только через год в португальской колонии Макао в Китае, где они продадут местным купцам пушнину и определят тем самым выгодность торговли ею, здесь, на Востоке, по сравнению с европейскими торгами. Ведь это как раз и было одной из главных целей организации кругосветной экспедиции, поддержанной купцами Российско-Американской компании.
«Надежда» в течение двух месяцев шла курсом норд-вест. Андрей Петрович исправно нес вахты на мостике шлюпа, отмечая все изменения, происходящие в океане по мере их продвижения не север.
Вначале, к большому сожалению кают-компании, перестали падать на палубу летучие рыбы, вносившие разнообразие в меню из еще петербургских запасов порядком осточертевших солонины и сухарей. Все реже стали появляться неторопливо парящие над поверхностью океана альбатросы, а затем исчезли и они. Температура воздуха постепенно понижалась, но зато световой день становился все длиннее и длиннее.
А месяца через полтора впервые увидели небольшое стадо китов, спины которых то появлялись над поверхностью воды, то исчезали в ней. Морские исполины периодически выбрасывали фонтаны то ли воды, то ли пара, хорошо видимые даже на довольно большом расстоянии. Это уже была своего рода экзотика, полюбоваться которой высыпали на палубу свободные от вахты и матросы, и офицеры.
Затем однообразие вод стали нарушать животные, похожие на дельфинов, одновременно, как по ниточке, выпрыгивающие над водной поверхностью. Григорий Иванович, с интересом наблюдавший за ними, пояснил, что это касатки, которых иногда называют «морскими волками», гонят перед собой косяк каких-то рыб, постепенно, но упорно настигая их.
– Каждый по-своему добывает себе пропитание. А касатки стадные хищники, и в этом их большое преимущество.
Андрей Петрович вновь и вновь перечитывал книгу исследователя Камчатки Крашенинникова, участника Второй Камчатской экспедиции под руководством Беринга, «Описание земли Камчатки». Она будоражила его воображение своеобразием природы этого далекого уголка необъятной России. Далекого для взгляда из Петербурга. А сейчас Камчатка была совсем рядом. И он, в который уже раз, мысленно поблагодарил своего батюшку, предоставившего ему возможность оказаться в этих краях.
Неожиданно размеренная корабельная жизнь была нарушена. А причиной тому стала обезьянка графа Воронцова, которая привела в негодность почти половину путевых записок Крузенштерна, залив их чернилами из бутыли, стоявшей то ли на письменном столе капитана, то ли возле него. Крузенштерн был взбешен, но ничего не мог поделать с графом, который был членом торговой комиссии и подчинялся лично камергеру Резанову.
– И как тебе нравится выходка графа? – еще с порога возбужденно воскликнул Фаддей Фаддеевич, буквально ворвавшись в каюту Андрея Петровича.
– Успокойся, Фаддей, это вовсе не выходка, а месть за унижение графского достоинства Воронцова, нанесенное Крузенштерном. Или ты уже забыл об инциденте, произошедшем между ними во время ужина перед расставанием шлюпов у Гавайских островов?
– Нет конечно. Но не много ли позволяет себе граф?
– Ровно столько, сколько позволил себе сам капитан. Мы с тобой, к сожалению, не относимся к титулованному дворянству, и потому не можем в полной мере оценить степень унижения, испытанного Воронцовым не только по отношению к себе, но и к своему роду.