Приключения Семена Поташова, молодого помора из Нюхотской волостки
Шрифт:
Елисей едва дыша прижался к стене.
В таком состоянии его увидел Семен. Оба они простояли некоторое время друг против друга: Елисей — не смея от страха пошевелиться, а Семен — пораженный неожиданной встречей.
Наконец Семен тихо спросил:
— Что ты тут делаешь?
Елисей ничего не ответил.
— Что ты тут делаешь? — настойчиво повторил Семен.
Елисей прошептал:
— Ты меня простил, Семен?
Невольно молодой помор двинулся к нему. Тогда Елисей вскинул руки и бросился Семену на шею. Он прижался к его груди и заплакал. Так они стояли в подземелье; худенькое тело Елисея вздрагивало от негромких рыданий.
Первым овладел собой Семен.
— Пойдем, Елисей, — сказал он, — нельзя, чтобы нас тут застали.
Они быстро выбрались в старую оружейную палату.
«Что теперь делать?» — спрашивал себя Семен.
И обратился к Елисею:
— Зачем ты выследил меня?
Елисей объяснил, что хотел попросить у своего друга прощения. Семен выслушал его и проговорил очень серьезно:
— Ты можешь, Елисей, думать что хочешь, но помни: никто не должен знать, что я спускаюсь в подземелье. Понимаешь? Никто. Потом я тебе обо всем расскажу, но сейчас я не могу, это не моя тайна... Можешь ты мне обещать это?
Елисей поклялся своим спасением на «страшном суде»; для него это было самой сильной клятвой. Семен понял, что Елисей теперь его не выдаст. Значит, Василию Босому удастся совершить побег. Не знал только молодой помор того, что в это время келарь пытал боярина Матвея Ягубовского.
Боярин не зря объявил государево «слово и дело». На его слова о том, что келейник настоятеля посещает узника, стражники отвечали насмешками. Но посещения келейника продолжались. Это значило, считал боярин, что стражники с келейником заодно. Из отдельных слов, которые удалось услышать, боярин догадался о подготовляемом побеге. Что это за побег и кто еще в нем участвует, боярин не знал. Он только понимал, что обо всем рассказать следует только царю, — в монастыре все были друг с другом заодно. Царь во всем этом разберется и его, боярина Матвея, за донос помилует. В монастыре он больше никому ничего не скажет, пусть его отправят прямо к царю. Для этого он объявил государево «слово и дело».
Келарь похвалялся, что умеет пытать лучше, чем архимандрит. Архимандрит церемонился, а он, келарь, прямо в хомут или на лежанку, а то сразу начнет с виски. Ничего, что пытаемого приходится для приведения в чувство окатывать холодной водой. И келарь очень быстро узнал от слабосильного боярина все, что тот собирался от него скрыть.
Семен передал Василию Босому нож, которым узник должен был вырезать замок, объяснил, какой камень вынуть в стене, чтобы проникнуть в подземелье, и как затем выбраться из старой оружейной палаты. Для побега оставалось только дождаться, чтобы хоть часть богомольцев отправилась в обратный путь, — об этом Семен подаст через окошко условленный сигнал.
Если все произойдет, как задумал молодой помор, никто не догадается, каким путем совершил побег Василий Босый и, главное, кто ему в этом помогал; последнее было важно для Семена. Семен понимал, что обо всем ему в конце концов придется рассказать настоятелю, но это будет уже во время исповеди, тайну которой настоятель не сможет никому раскрыть [31] .
Побывав последний раз у Василия Босого, Семен, как всегда, забрал в старой оружейной палате охапку рукописей и вышел на монастырский двор. Если бы он, находясь в подземелье, обратил внимание на камору, где сидел боярин, то увидел бы, что в ней никого не было; это, может быть, зародило бы в нем опасения.
31
Семен, как и все люди того времени, считал, что «тайна исповеди» не может быть нарушена; в действительности же так не было.
Но он ничего не заметил и спокойно направился в свою келью. Тут его нагнал монах-лекарь. Глядя испуганно на Семена, он проговорил:
— Отец келарь велит отроку прийти к нему...
Руки монаха-лекаря сильно тряслись.
У Семена перехватило дыхание. Но ему удалось сделать вид, что ничего страшного не произошло: спокойно он ответил, что отнесет только свитки и тотчас явится к отцу келарю.
Еще более испуганно монах-лекарь продолжал:
— Отец келарь требует, чтобы отрок явился без промедления...
Семен в это время думал, что ему теперь делать: может быть, немедленно бежать, — но куда? И как быть с Василием Босым? А может быть, келарь ничего не знает и зовет совсем по другому делу?
Отдав свитки монаху-лекарю, Семен отправился к келарю. Здесь его поджидали двое монахов. Сомнений у Семена больше не оставалось: сейчас его схватят, закуют в кандалы и бросят в подземелье, а затем станут пытать. Он к этому готов — ни словом не обмолвится о Василии Босом, — может быть, узнику все же удастся бежать.
Спокойно перебирая четки, келарь велел Семену подойти к столу. Там была приготовлена бумага, лежало перо, стояла чернильница.
— Пиши! — коротко сказал келарь и велел монахам отойти к дверям.
Келарь начал диктовать. Когда он произнес: «Объявил мятежный боярин государево „слово и дело“, Семен вскочил. Келарь нажал своими жилистыми пальцами на его плечо, заставив снова сесть.
Дописав, Семен посыпал бумагу песком, свернул, перевязал и прикрепил к шнурку кусочек воска. Келарь оттиснул на воске свою печать, затем хлопнул в ладоши, и вошли еще двое монахов: один принес теплую одежду, другой — мешок, в котором, как скоро выяснил Семен, были съестные припасы.
Ему помогли обрядиться, дали в руки мешок и повели на пристань. Там было пришвартовано небольшое судно с крестом на мачте.
На палубе келарь сказал Семену:
— Только нам с тобой ведомо, что стоит в свитке. Если обмолвишься, царь не помилует. И что бы боярин ни говорил, никому ни слова.
Свиток он велел передать царю, к нему же отвезти и боярина. Когда Семен спрятал свиток под платье, келарь сказал: «Отправляйтесь с богом». На судне, кроме молодого помора, было четверо монахов из тех, что прислуживали у келаря.
Семен следил, как удаляются монастырские стены. Он вглядывался в подножие Корожной башни. «Сможет ли теперь без меня бежать Василий Босый или напрасно прождет сигнала», — думал он.
Очертания стен, башен и церквей стали расплываться — Семен не сразу понял, что глаза его наполнились слезами. Он вспомнил, как, подплывая прошлой осенью к монастырю, стремился поклониться мощам «преподобных святителей»; сейчас такого желания у него уже не появилось бы.
Когда Соловецкие острова скрылись за горизонтом, Семен спустился вниз. На койке лежал закованный в кандалы боярин Матвей Ягубовский. Снова, как под Корожной башней, они оказались лицом к лицу. Но сейчас боярин уже не узнал келейника настоятеля, он был еле живой, — отец келарь перестарался.