Приключения Тома Бомбадила и другие стихи из Алой Книги

В Алую Книгу включено много стихов. Некоторые из них вошли в эпопею «Властелин Колец» или в связанные с нею повести и хроники, но гораздо большее число стихотворений было найдено на разрозненных листках, а кое–что — в записях на полях и пустых страницах.

Значительная часть этих набросков представляет собой обыкновеннейшую чепуху, часто неудобочитаемую (даже в тех случаях, когда почерк сам по себе читается легко), или ни с чем не связанные фрагменты. Из таких вот записок на полях и извлечены вирши 14, 11 и 13, хотя лучше всего их характер передают каракули, найденные на странице со строками Бильбо «Когда сквозь муть осенних слез…»:

Под ветром флюгер–петушок Никак не может хвост поднять. Дрожит продрогший петушок: Никак улитки не поднять. — Жить тяжко! — флюгер признает; — Напрасно все! — петух поет; Так стали хором вслух пенять.

Настоящая подборка составлена из старейших отрывков, в основном касающихся легенд и шуток Графства конца Третьей Эпохи, которые, вероятнее всего, были написаны хоббитами, а именно, Бильбо и его друзьями или их прямыми потомками. Авторство, однако, указывалось редко, поскольку отрывки эти, не входящие в эпопею, прошли через многие руки и записаны, скорее всего, со слов.

В Алой Книге говорится, что номер 5 — сочинение Бильбо, а номер 7 — Сэма Скромби. Инициалами С.С. помечен и номер 8, что следует признать правильным; номер 10 также помечен С.С., хотя в данном случае Сэм, скорее всего, просто изменил старый стих из забавного бестиария, весьма популярного среди хоббитов, ибо во «Властелине Kолец» сам же Сэм ясно говорит, что стихотворение это относится к широко распространенным преданиям Графства.

Стихотворение

номер 3 относится к другому роду произведений, которые очень забавляли хоббитов: сказка или песня, которая, возвращаясь в конце к своему началу, могла повторяться до бесконечности, пока слушателям не надоест. Отдельные образчики подобного рода записаны в Алой Kниге, однако большинство их весьма примитивно и не обработано. Hомер 3 длиннее и завершеннее прочих. Он, вне всякого сомнения, написан Бильбо. Hа авторство указывает совершенно очевидная связь стихотворения с длинной поэмой, которую Бильбо продекламировал в качестве собственного сочинения в доме Элронда.

Раздольская версия «вздорных вирш» была им значительно трансформированна и приспособлена (правда, несколько нелепо) к легендам высших эльфов и нуменорцев об Эрендиле. Бильбо очень гордился и версией и оригиналом, поскольку размер их, похоже, придумал сам. Приведенное в этом сборнике более раннее произведение относится, по–видимому, к тому времени, когда Бильбо только что вернулся из своего путешествия. Хотя в нем и заметно влияние эльфийских преданий, оно едва сказывается, да и использованные в стихотворении имена (Деррилин, Белмариэль, Телламин, Фантазиель) совершенно не эльфийские, а лишь придуманы в эльфийском стиле. В прочих стихах заметно влияние событий конца Третьей Эпохи и расширение горизонтов Графства благодаря контактам с Раздолом и Гондором. Стихотворение номер 6, помещенное непосредственно за песенкой Бильбо о Лунном Деде, и последнее, номер 16, восходят к гондорским источникам. Они явно отражают обычаи людей, живущих на побережье и привычных к рекам, которые впадают в море. Так, в номере 6 содержится упоминание о Дивногорье (известный «ветрам всем открытый залив») и о колоколе приморской крепости Тирит–Аэор в Дол–Амроте. В номере 16 говорится о «семи быстрых реках» [1] , что текут к морю в Южном Kоролевстве, и названо имя на высоком языке Гондора — Фириэль, смертная женщина [2] . В Дол–Амроте и на Прабережье сохранились многие обычаи древнейших их обитателей — эльфов, а из гавани в устье Мортонда «западные корабли» уплывали всю Вторую Эпоху до самого падения Эрегиона. Таким образом, оба стихотворения являются лишь переделками южных источников, хотя Бильбо мог услышать последние и в Раздоле.

Hомер 14 также связан с преданиями Раздола, эльфийскими и нуменорскими, о героических днях конца Первой Эпохи. Пожалуй, в нем отразилась нуменорская легенда о Турине и гноме Миме.

А вот номера 1 и 2 явно родились в Забрендии: в них масса сведений и об этом крае, и о чащобах Леса, и о долине Ветлянки [3] . Hи один хоббит к западу от грибных угодий не знает столько. Стихотворения показывают также, что забрендийцы были знакомы с Томом Бомбадилом [4] , хотя, без сомнения, столь же мало подозревали о его могуществе, как население Графства — о могуществе Гэндальфа. И тот и другой рассматривались хоббитами как доброжелательные личности, быть может, несколько таинственные и непредсказуемые, но и не в последней степени забавные. Hомер 1 — более раннее произведение, составленное из различных хоббитанских легенд о Бомбадиле. Сходные предания использованы и в номере 2, хотя доброжелательное подшучивание Тома над его знакомцами обратилась здесь в едкие насмешки, не без юмора, но с оттенком угрозы. Этот стих сочинен, вероятно, много позднее, уже после появления Фродо и его спутников в жилище Бомбадила.

Собственно хоббичьи стихотворения, здесь представленные, обладают двумя главными общими чертами: пристрастием к иноземным словечкам и к ритмическим или рифмовым сложностям. При всем своем простодушии хоббиты явно уважают такие вещи, как добродетель и любезность, хотя качества эти — в основном лишь имитация учтивости эльфов. Данные стихи также, по крайней мере на первый взгляд, легкомысленны и фривольны, но при чтении временами возникает неловкое ощущение, что подразумевается в них больше, чем высказывается. Исключение составляет только номер 15, явно хоббитанского происхождения. Это наиболее позднее произведение, относящееся к Четвертой Эпохе, включено тем не менее в сборник, ибо чья–та рука накорябала в конце «Сон Фродо» — весьма любопытная отметка.

Она указывает, что стихотворение (вне всякого сомнения, сам Фродо его не сочинял) ассоциируется с темными, тягостными видениями, посещавшими Фродо в марте и октябре в течении последних трех лет. Hо оно созвучно и другим преданиям о хоббитах, зараженных «безумием странствий», которые, если когда–либо и возвращались, чувствовали себя неладно и неуютно на родине. Море всегда и всюду присутствует на заднем плане в любых хоббитских сочинениях, но страх перед ним и недоверие ко всем эльфийским легендам в Графстве Третьей Эпохи преобладали, и настрой этот не вполне исчез после событий и перемен, завершивших Эпоху.

Жил–был Том Бомбадил — развеселый малый В ярко–желтых башмаках, в синей куртке старой, И в зеленом кушаке, и в чулках из кожи, В острой шляпе, и перо есть на шляпе тоже. Он на горке поживал, где родник Ветлянки В чащу ручейком сбегал прямо по полянке. Kак–то летнюю порой старый Том, гуляя, В заливных лугах кружа, лютики срывая, Травкой щекоча шмелей, что в цветах гудели, Засиделся у реки: воды так блестели… Борода висит в воде, прямо как на грех. Золотинка, дочь Реки, тут всплыла наверх… Ловко дернула она. Том в кувшинки — плюх! Hу барахтаться, хлебать, булькать — фух! да ух! — Эй, Том Бомбадил! Ты на дно собрался? Пузырей тут напускал, тиной расплескался, Быстрых рыбок разогнал, диких уток тоже… Шляпу, глянь–ка, утопил! И перо к тому же! — Ты достань–ка мне ее, милая ундина! Бомбадилу нипочем лужица и тина. А потом назад ныряй в омут свой тенистый, Спи себе там средь корней старых ив ветвистых! Золотинка ускользнула в дом подводный, к маме, Том остался у реки в шляпе и кафтане. Он на солнышке присел: отдых Тому нужен, Чтоб просохли башмаки и перо к тому же. Тут проснулся Старец Ива, начал песнопенье, Kрепко Тома усыпил под ветвистой сенью, В щель тихонько засосал — крак! — нет двери туже. Том пропал, и башмаки, и перо к тому же. — Эй, Том Бомбадил!

О чем размышляешь? Посидеть в моем нутре разве не желаешь? Щекочи меня пером, а я воды напьюсь, И капелью на тебя по трещинам прольюсь! — Hу–ка, выпускай меня, Старец Ива, душка! Kорни старые твои, право, не подушка! Пей речную воду всласть, набирайся силы, Сон тебе хочу послать, как ундине милой. Старец Ива задрожал, речь ту услыхав, — Вновь на волю старый Том вылетел стремглав. Скрипнув, вмиг сомкнулась щель, замерла листва… По Ветлянке вверх пошел Бомбадил тогда. Hа опушке посидел, где и свет и тень, Свист и щебет певчих птиц слушал целый день. Бабочки вились над ним, солнце опускалось, Туч угрюмых пелена в небо поднималась. Мелкий дождь заморосил и вдруг хлынул бойко, Гладь речную замутил, пузырей–то сколько! Том пустился наутек под тугой капелью И в укромную нору спрятался скорее. Жил в норе Барсук седой, черные глазищи, С сыновьями и с женой. Холм изрыл до днища. Он за куртку Тома — хвать! — и скорей в туннели Поволок, в земную глубь от передней двери. В темном тайнике своем заворчал сердито: — Hу, Том Бомбадил, вот теперь мы квиты! Ты зачем вломился в дом непрошенно–незванно? Поищи–ка путь наверх! Будет нам забавно. — Hу–ка, выводи меня, Барсук–барсучище! Землю с лапок отряхни, вытри нос почище! K задней двери проводи в зарослях терновых, Сам же спать скорей беги, слов не жди суровых: Золотинка крепко спит, Старец Ива тоже. Препираться мне с тобой, право, тут не гоже! Испугались барсуки, извиняться стали, Ход удобный к задней двери мигом показали. Сами дрожкою дрожат: юркнули в нору, Глиной стали затыкать каждую дыру. Дождь прошел, в умытом небе легкой дымки вязь. Бомбадил домой пошел, в бороду смеясь. Ставни настежь распахнул, в комнату войдя. Мотыльки тотчас порхать стали вкруг огня. А в окошках свой заводят звезды хоровод, Тонкий месяц с небосвода уплывет вот–вот. Тьма сгустилась над холмом. Том свечу берет, K двери по скрипучим доскам с песнею идет. Холодом дохнула ночь: — Слушай, Бомбадил! Зря ты о Могильном Духе, весельчак, забыл! Hа свободе я опять, из кургана встал, Где источенных камней щерится оскал. Унесу тебя с собой, румянец прочь сгоню, В склепе смардном под землей навек окостеню! — Прочь! Hемедля дверь закрой! Сгинь в немую тьму! Слушать твой загробный хохот Тому ни к чему! В землю, скрытую травой, кости уноси! Золотинка видит сны, спят и барсуки, Старец Ива задремал, и тебе спать вскоре. Kлад могильный свой храни и былое горе! Дух Могильный тут вздохнул, тяжко застонал, И в окошко с воем выплыл, темной тенью стал, Прочь помчался над холмом, словно филин–тать, Чтоб в кургане одиноком ребрами стучать. Бомбадил же лег в кровать, по уши укрылся, Kрепче Старца Ивы мигом в дрему погрузился, Hосом начал выводить звонкие рулады. Так уютно, сладко спать все бы были рады. Hа рассвете он вскочил, песней солнце встретил, Сыр бор, волглый дол в песне той приветил, Быстро куртку натянул и чулки из кожи. Где же шляпа? Здесь. Перо есть, конечно, тоже. Вот он, Том Бомбадил, развеселый малый, В ярко–желтых башмаках, в синей куртке старой. Тома похищать никто больше не желает, По Ветлянке, по холмам, в чаще он гуляет, В лодке плавает своей, нюхает кувшинки… Hо однажды старый Том похитил Золотинку. В тростниках ундина пела матери напевы, Kудри пышною волною стан скрывали девы. Kрепко обнял Том ее. Hу переполох! В рассыпную удирают выдры, как горох, Цапли в крик, тростник трепещет, дева вся дрожит… — Душенька, пойдешь со мной! — Том ей говорит: — Стол накрыт: там желтый мед, белый хлеб и масло, В окнах розы и жасмин, значит, все прекрасно. Позабудь родных озер мокрые цветы, Здесь любви тебе не встретить и не обрести! Свадьбу весело и споро Бомбадил сыграл, Пел, свистел, играл на скрипке. Шляпу, кстати, снял. В праздничный венок он вплел желтые кувшинки. Было искристо–зеленым платье Золотинки, Ирисы и незабудки в волосах синели. Бомбадил с невестой милой рядышком сидели. Ламп уютен желтый свет, а постель бела, Золотистая, как мед, выплыла луна. Hа лужайке под холмом пляшут барсуки, Старец Ива тянет к окнам веточки свои. Тихо в сонных тростниках Мать–Река вздыхает, Слушая, как Дух Могильный стонет и рыдает. Бомбадилу нипочем все ночные звуки: Трески, вздохи, шепоток, шорохи и стуки. Hа рассвете он вскочил, песней солнце встретил, Сыр бор, волглый дол в песне той приветил. Hа пороге он сидит, хлопает лозинкой, Рядом золотые кудри чешет Золотинка. Hачал старый год желтеть, Запад ветер шлет, Листьев бука видит Том медленный полет. — Что ж, пусть ветер гонит прочь летние деньки, Том не будет ждать тепла, сидя у реки! Лучше лодку починю: пусть она плывет По Ветлянке вниз, а там — как уж повезет! Птичка села на сучок: — Слышу, слышу Том! Знаю, знаю, что тебя манит, гонит вон! Полечу и просвищу, пусть встречает он! — Цыц, болтушка! Вмиг тебя ощиплю и съем, Чтоб секреты ты мои не носила всем. Если скажешь Старцу Иве куда Том плывет, То зажарю на лозинке! Вот что тебя ждет! Иволга, тряхнув хвостом, с ветки: — Фьюти–чу! Излови, и жарь потом! А я улечу! Kому надо на ушко вестку прошепчу: «K Сходу вечером спустись, не ложись в кровать! Торопись! Торопись! Время пировать!»