Приключения Тома Сойера. Приключения Гекльберри Финна. Рассказы

Твен Марк

Я придвинул, опять задел за коврик и швырнул его в огонь. Миссис Мак-Вильямс вскочила с кровати, спасла коврик от гибели, и мы с ней обменялись несколькими замечаниями. Я опять уснул ненадолго, потом встал, по ее просьбе, и приготовил припарку из льняного семени. Мы положили ее ребенку на грудь и стали ждать, чтобы она оказала целительное действие.

Дрова в камине не могут гореть вечно. Каждые двадцать минут мне приходилось вставать, поправлять огонь в камине и подкладывать дров, и это дало миссис Мак-Вильямс возможность сократить перерыв между приемами лекарства на десять минут, что ей доставило большое облегчение. Между делом я менял льняные припарки, а на свободные места клал горчичники и разные другие снадобья вроде шпанских мушек. К утру вышли все дрова, и жена послала меня в подвал за новой порцией.

Я сказал:

— Дорогая моя, это нелегкое дело, а девочке, должно быть, и без того тепло, она накрыта двумя одеялами.

Может быть, лучше положить сверху еще один слой припарок?

Она не дала мне договорить. Некоторое время я таскал снизу дрова, потом лег и захрапел, как только может храпеть человек, измаявшись душой и телом. Уже рассвело, как вдруг я почувствовал, что меня кто-то схватил за плечо; это привело меня в сознание. Жена смотрела на меня остановившимся взглядом, тяжело дыша. Когда к ней вернулся дар речи, она сказала:

— Все кончено, Мортимер! Все кончено! Ребенок вспотел! Что теперь делать?

— Боже мой, как ты меня испугала! Я не знаю, что теперь делать. Может, раздеть ее и вынести на сквозняк?..

— Ты идиот! Нельзя терять ни минуты! Поезжай немедленно к доктору. Поезжай сам. Скажи ему, что он должен приехать живой или мертвый.

Я вытащил несчастного больного из кровати и привез его к нам. Он посмотрел девочку и сказал, что она не умирает. Я несказанно обрадовался, но жена приняла это как личное оскорбление. Потом он сказал, что кашель у ребенка вызван каким-то незначительным посторонним раздражением. Я думал, что после этого жена укажет ему на дверь. Доктор сказал, что сейчас заставит девочку кашлянуть посильнее и удалит причину раздражения. Он дал ей чего-то, она закатилась кашлем и наконец выплюнула маленькую щепочку.

— Никакого крупа у ребенка нет, — сказал он. — Девочка жевала сосновую щепку или что-то в этом роде, и заноза попала ей в горло. Это ничего, не вредно.

— Да, — сказал я, — конечно не вредно, я этому вполне верю. Сосновая смола, содержащаяся в щепке, очень полезна при некоторых детских болезнях. Моя жена может вам это подтвердить.

Но она ничего не сказала. Она презрительно отвернулась и вышла из комнаты, — и это единственный эпизод в нашей жизни, о котором мы никогда не говорим. С тех пор дни наши текут мирно и невозмутимо.

(Таким испытаниям, как мистер Мак-Вильямс, подвергались лишь очень немногие женатые люди. И потому автор полагает, что новизна предмета представит некоторый интерес для читателя.)

Рассказ коммивояжера^{48}

Перевод Э. Кабалевской

Бедный незнакомец с печальным взором! В его жалкой фигуре, усталых глазах, в хорошо сшитом, но изношенном костюме было нечто, едва не задевшее последнюю струну сострадания, все еще одиноко трепетавшую в моем опустошенном сердце; но тут я заметил у него под мышкой портфель и сказал себе: «Осторожней, небеса вновь предают раба своего в руки коммивояжера».

Однако эти люди всегда сумеют пробудить в тебе любопытство. И не успел я опомниться, как он уже рассказывал мне свою историю, а я сочувственно его слушал, развесив уши. Вот что он мне рассказал.

— Родители мои скончались, увы, когда я был еще невинным младенцем. Дядюшка Итуриэль сжалился надо мной, взял меня к себе и вырастил, как родного сына. Он был моим единственным родственником, зато это был добрый, богатый и щедрый человек. Рос я у него в достатке и ни в чем не знал отказа.

Когда пришло время, окончил я свое образование и отправился путешествовать по белу свету, взяв с собой двух слуг — лакея и камердинера. Четыре долгих года порхал я на легких крылах в прекрасных кущах садов далеких заморских стран, если позволено мне будет так выразиться, ибо я всегда был склонен к языку поэзии, но я верю, что вы меня поймете, так как вижу по глазам вашим, что и вы наделены от природы сим божественным даром. В тех дальних странствиях с восторгом впитывал я пищу, бесценную для души, для ума и сердца. Однако более иного приглянулся мне, от природы наделенному утонченным вкусом, обычай людей богатых собирать коллекции дорогих и изысканных диковинок, изящных objets de vertu, [7] и в недобрый час решился я склонить дядюшку моего Итуриэля к этому преувлекательному занятию.

7

Драгоценностей (лат.).

Я написал ему, что один коллекционер собрал множество раковин; другой — изрядное число пенковых трубок; третий — достойнейшую и прекраснейшую коллекцию неразборчивых автографов; у кого-то есть бесценное собрание старинного фарфора; у кого-то еще — восхитительная коллекция почтовых марок и так далее. Письма мои не замедлили

принести плоды: дядюшка начал подумывать, что бы такое собирать ему. Вы, должно быть, знаете, с какой быстротой захватывают человека подобные увлечения. Дядюшка мой вскоре оказался одержим этой пагубной страстью, хоть я в ту пору о том и не подозревал. Он стал охладевать к своей торговле свининой и вскоре совсем забросил ее, отдавая весь свой досуг неистовой погоне за диковинками. Денег у него куры не клевали, и он ничуть не скупился. Сперва он увлекся коровьими колокольчиками. Он собрал коллекцию, заполнившую пять больших зал, где были представлены все когда-либо существовавшие колокольчики — всех видов, форм и размеров — за исключением одного: этот один, единственный в своем роде, принадлежал другому коллекционеру. Дядюшка предлагал за этот колокольчик неслыханные деньги, но владелец не согласился его продать. Вы, наверное, догадываетесь, чем все это кончилось. Для истинного коллекционера неполная коллекция не стоит и ломаного гроша. Любвеобильное сердце его разбито, он распродает свои опостылевшие сокровища и ищет для себя области еще не изведанной.

Так получилось и с дядюшкой Итуриэлем. Теперь он занялся обломками кирпичей. Собрал огромную и необычайно интересную коллекцию, — но здесь его вновь постигла та же неудача; любвеобильное сердце его вновь разбилось, и он продал сокровище души своей удалившемуся от дел пивовару — владельцу недостающего обломка. После этого он принялся было за кремневые топоры и другие орудия первобытного человека, но вскоре обнаружил, что фабрика, на которой они изготовляются, продает их также и другим коллекционерам. Занялся он памятниками письменности ацтеков^{49} и чучелами китов, сколько труда и денег потратил — и опять неудача. Когда его коллекция совсем было уже достигла совершенства, из Гренландии прибыло новое чучело кита, а из Кундураиго (Центральная Америка) — еще одна надпись на языке ацтеков, — и все собранное им прежде померкло перед ними. Дядюшка отправился в погоню за этими жемчужинами. Ему посчастливилось купить кита, но надпись ускользнула из его рук к другому коллекционеру. Вы, должно быть, и сами знаете: настоящий Кундуранго — неоценимое сокровище, и всякий коллекционер, раз завладев им, скорее расстанется с собственной семьей, чем с такой драгоценностью. И дядюшка вновь распродал свою коллекцию и с болью смотрел, как навеки уплывает от него все счастье его жизни; и за одну ночь его черные, как вороново крыло, волосы побелили, как снег.

Теперь дядюшка призадумался. Он знал, что нового разочарования ему не пережить. И решил он собирать такие диковинки, каких не собирает ни один человек на свете. Поразмыслил как следует и решился еще раз попытать счастья. На сей раз он стал коллекционировать эхо.

— Что?! — переспросил я.

— Эхо, государь мой. Первым его приобретением было четырехкратное эхо в Джорджии; затем он купил шестикратное в Мэриленде, а вслед за этим тринадцатикратное в Мэне; в Канзасе он раздобыл девятикратное, а в Теннесси — двенадцатикратное, да и по дешевке вдобавок, — эхо, видите ли, было не совсем в порядке, так как часть скалы, отражавшей звук, обвалилась. Дядюшка надеялся за несколько тысяч долларов починить эхо и, увеличив высоту скалы при помощи каменной кладки, утроить его повторительную мощность. Но архитектор, который взялся за это дело, никогда раньше не строил эха и в конце концов только совсем его испортил. Пока он его не трогал, эхо огрызалось, как теща, а теперь оно годилось разве только для приюта глухонемых. Ну-с, потом дядюшка задешево купил целую кучу мелких двукратных эхо, разбросанных по различным штатам и территориям; он приобрел их оптом, со скидкой в двадцать процентов. Затем он купил в Орегоне не эхо, а настоящую митральезу, и отдал за нее, скажу я вам, целое состояние. Возможно, вам приходилось слышать, сударь, что в торговле эхом цены нарастают, как шкала каратов в торговле брильянтами, и даже терминология та же самая. За эхо в один карат вы приплачиваете всего лишь десять долларов к стоимости земли, где оно обитает; за двукратное, или двухкаратное, эхо вы приплачиваете уже тридцать долларов; за пятикаратное — девятьсот пятьдесят долларов, а за эхо в десять каратов — тринадцать тысяч долларов. Орегонское эхо, которое дядюшка назвал Великим эхом Питта, являло собой сокровище в двадцать два карата и стоило ему двести шестнадцать тысяч долларов. Землю отдали в придачу, даром, поскольку она находилась в четырехстах милях от ближайшего жилья.

А я тем временем жил безмятежной и бездумной жизнью. Прелестная единственная дочь английского графа согласилась стать моей женой и любила меня безумно. В присутствии этого обожаемого существа я плавал в волнах блаженства. Ее семья благосклонно смотрела на меня, ибо всем было известно, что я единственный наследник своего дядюшки, а у него пять миллионов долларов. Никто из нас, однако, и не подозревал, что страсть дядюшки к коллекционированию давно перешла все границы обычной светской забавы.