Приключения Тома Сойера. Приключения Гекльберри Финна. Рассказы
Шрифт:
Сатирическую окраску этому произведению (вернее, серии набросков для него — нам еще неизвестно, что именно собирался писатель создать из отдельных пассажей) придает, в частности, то обстоятельство, что «Запрещенная книга» задумана как повествование, которое ведет человек будущего, рассказывающий о прошлом, то есть прежде всего об Америке начала XX в. И вот читатель узнает, что все завоевания американской демократии давным-давно утрачены, а в США наступили дни черной реакции.
Многозначительный факт: началом конца демократии в США, в изображении писателя, становится именно превращение его родины в империалистическую державу.
Итак, былые иллюзии Твена таяли все быстрее, а его сатира приобретала новый размах, новую мощь. Писатель
Разбиты, разрушены все надежды на благополучное развитие американской демократии, на ее поступательное движение, движение вперед. В одной из записных книжек сатирика появляется страшное предположение, что еще до конца XX в. в США будет установлена власть инквизиции и наступит «век тьмы». А это значит, что поре успешного развития науки и техники в Америке придет конец. Между тем Европа, добавляет писатель, станет республиканской, а именно там наука достигнет процветания.
Хотя Твен почти всегда отзывался с насмешкой о церковниках, о религиозных догмах, в конце жизни он стал выражать свои атеистические взгляды даже резче прежнего (например, в «Письмах с земли» или в «Путешествии капитана Стормфилда в рай»). Для этого были свои причины — в боге писатель все чаще видел теперь символ установившихся на свете неправедных порядков.
Твен уже весьма широко известен как блистательный юморист, который внес в сокровищницу мировой литературы вклад огромной эстетической ценности. Но еще не получил должного признания не менее важный факт: он был также одним из величайших сатириков, достойных занять место рядом со Свифтом. Показывая в сатирически утрированном, нередко гротескном виде реальные уродства капиталистического строя, Марк Твен с замечательной и предельной ясностью дал понять: образ жизни, основой которого является скопидомство, стяжательство, алчность, лишен будущего, обречен. Необходимы иные дороги, иные цели, иные горизонты.
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ТОМА СОЙЕРА
Перевод Н. Дарузес
Моей жене с любовью посвящаю эту книгу
Предисловие
Большая часть приключений, о которых рассказано в этой книге, взяты из жизни: одно-два пережиты мною самим, остальные мальчиками, учившимися вместе со мной в школе. Гек Финн списан с натуры, Том Сойер также, но не с одного оригинала — он представляет собой комбинацию черт, взятых у трех мальчиков, которых я знал, и потому принадлежит к смешанному архитектурному ордеру.
Дикие суеверия, описанные ниже, были распространены среди детей и негров Запада в те времена, то есть тридцать — сорок лет тому назад.
Хотя моя книга предназначена главным образом для развлечения мальчиков и девочек, я надеюсь, что ею не побрезгуют и взрослые мужчины и женщины, ибо в мои планы входило напомнить им, какими были они сами когда-то, что чувствовали, думали, как разговаривали и в какие странные авантюры иногда ввязывались.
Глава I
— Том!
Ответа нет.
— Том!
Ответа нет.
— Удивительно, куда мог деваться этот мальчишка! Том, где ты?
Ответа нет.
Тетя Полли спустила очки на нос и оглядела комнату поверх очков, затем подняла их на лоб и оглядела комнату из-под очков. Она очень редко, почти никогда не глядела сквозь очки на такую мелочь, как мальчишка; это были парадные очки, ее гордость, приобретенные для красоты, а не для пользы, и что-нибудь разглядеть
— Ну погоди, дай только до тебя добраться…
Не договорив, она нагнулась и стала тыкать щеткой под кровать, переводя дыхание после каждого тычка. Ока не извлекла оттуда ничего, кроме кошки.
— Что за ребенок, в жизни такого не видывала!
Подойдя к открытой настежь двери, она остановилась на пороге и обвела взглядом свой огород — грядки помидоров, заросшие дурманом. Тома не было и здесь. Тогда, возвысив голос, чтобы ее было слышно как можно дальше, она крикнула:
— То-о-ом, где ты?
За ее спиной послышался легкий шорох, и она оглянулась — как раз вовремя, чтобы ухватить за помочи мальчишку, пока он не прошмыгнул в дверь.
— Ну так и есть! Я и позабыла про чулан. Ты что там делал?
— Ничего.
— Ничего? Посмотри, в чем у тебя руки. И рот тоже. Это что такое?
— Не знаю, тетя.
— А я знаю. Это варенье — вот что это такое! Сорок раз я тебе говорила: не смей трогать варенье — выдеру! Подай сюда розгу.
Розга засвистела в воздухе, — казалось, что беды не миновать.
— Ой, тетя, что это у вас за спиной?!
Тетя обернулась, подхватив юбки, чтобы уберечь себя от опасности. Мальчишка в один миг перемахнул через высокий забор и был таков.
Тетя Полли в первую минуту опешила, а потом добродушно рассмеялась:
— Вот и поди с ним! Неужели я так ничему и не выучусь? Мало ли он со мной выкидывает фокусов? Пора бы мне, кажется, поумнеть. Но нет хуже дурака, как старый дурак. Недаром говорится: «Старую собаку не выучишь новым фокусам». Но ведь, господи ты боже мой, он каждый день что-нибудь да придумает, где же тут угадать. И как будто знает, сколько времени можно меня изводить; знает, что стоит ему меня рассмешить или хоть на минуту сбить с толку, у меня уж и руки опускаются, я даже шлепнуть его не могу. Не выполняю я своего долга, что греха таить! Ведь сказано в Писании: кто щадит младенца, тот губит его. Ничего хорошего из этого не выйдет, грех один. Он сущий чертенок, знаю, но ведь он, бедняжка, сын моей покойной сестры, у меня как-то духу не хватает наказывать его. Потакать ему — совесть замучит, а накажешь — сердце разрывается. Недаром ведь сказано в Писании: век человеческий краток и полон скорбей; думаю, что это правда. Нынче он отлынивает от школы; придется мне завтра наказать его — засажу за работу. Жалко заставлять мальчика работать, когда у всех детей праздник, но работать ему всего тяжелей, а мне надо исполнить свой долг — иначе я погублю ребенка.
Том не пошел в школу и отлично провел время. Он еле успел вернуться домой, чтобы до ужина помочь негритенку Джиму напилить на завтра дров и наколоть щепок для растопки. Во всяком случае, он успел рассказать Джиму о своих похождениях, пока тот сделал три четверти работы. Младший (или, скорее, сводный) брат Тома, Сид, уже сделал все, что ему полагалось (он подбирал и носил щепки): это был послушный мальчик, не склонный к шалостям и проказам.
Покуда Том ужинал, при всяком удобном случае таская из сахарницы куски сахару, тетя Полли задавала ему разные каверзные вопросы, очень хитрые и мудреные, — ей хотелось поймать Тома врасплох, чтобы он проговорился. Как и многие простодушные люди, она считала себя большим дипломатом, способным на самые тонкие и таинственные уловки, и полагала, что все ее невинные хитрости — чудо изворотливости и лукавства. Она спросила:
— Том, в школе было не очень жарко?
— Нет, тетя.
— А может быть, очень жарко?
— Да, тетя.
— Что ж, неужели тебе не захотелось выкупаться, Том?
У Тома душа ушла в пятки — он почуял опасность.
Он недоверчиво посмотрел в лицо тете Полли, но ничего особенного не увидел и потому сказал:
— Нет, тетя, не очень.
Она протянула руку и, пощупав рубашку Тома, сказала:
— Да, пожалуй, ты нисколько не вспотел. — Ей приятно было думать, что она сумела проверить, сухая ли у Тома рубашка, так, что никто не понял, к чему она клонит.