Приключения Тома Сойера. Приключения Гекльберри Финна. Рассказы
Шрифт:
Однако Том сразу почуял, куда ветер дует, и предупредил следующий ход:
— У нас в школе мальчики обливали голову из колодца. У меня она и сейчас еще мокрая, поглядите!
Тетя Полли очень огорчилась, что упустила из виду такую важную улику. Но тут же вдохновилась опять.
— Том, ведь тебе не надо было распарывать воротник, чтобы окатить голову, верно? Расстегни куртку!
Лицо Тома просияло. Он распахнул куртку — воротник был крепко зашит.
— А ну тебя! Убирайся вон! Я, признаться, думала, что ты сбежишь с уроков купаться. Так и быть, на этот раз я тебя прощаю.
Она и огорчилась, что проницательность обманула ее на этот раз, и радовалась, что Том хоть случайно вел себя хорошо.
Тут вмешался Сид:
— Мне показалось, будто вы зашили ему воротник белой ниткой, а теперь у него черная.
— Ну да, я зашивала белой! Том!
Но Том не стал дожидаться продолжения. Выбегая за дверь, он крикнул:
— Я это тебе припомню, Сидди!
В укромном месте Том осмотрел две толстые иголки, вколотые в лацканы его куртки и обмотанные ниткой: в одну иголку была вдета белая нитка, в другую — черная.
— Она бы ничего не заметила, если бы не Сид. Вот черт! То она зашивает белой ниткой, то черной. Хоть бы одно что-нибудь, а то никак не уследишь. Ну и отлуплю же я Сида. Будет помнить!
Том не был самым примерным мальчиком в городе, зато очень хорошо знал самого примерного мальчика — и терпеть его не мог.
Через две минуты, и даже меньше, он забыл все свои несчастия. Не потому, что эти несчастия были не так тяжелы и горьки, как несчастия взрослого человека, но потому, что новый, более сильный интерес вытеснил их и изгнал на время из его души, — совершенно так же, как взрослые забывают в волнении свое горе, начиная какое-нибудь новое дело. Такой новинкой была особенная манера свистеть, которую он только что перенял у одного негра, и теперь ему хотелось поупражняться в этом искусстве без помехи.
Это была совсем особенная птичья трель — нечто вроде заливистого щебета; и для того чтобы она получилась, надо было то и дело дотрагиваться до нёба языком, — читатель, верно, помнит, как это делается, если был когда-нибудь мальчишкой. Приложив к делу старание и терпение, Том скоро приобрел необходимую сноровку и зашагал по улице еще быстрей, — на устах его звучала музыка, а душа преисполнилась благодарности. Он чувствовал себя, как астроном, открывший новую планету, — и без сомнения, если говорить о сильной, глубокой, ничем не омраченной радости, все преимущества были на стороне мальчика, а не астронома.
Летние вечера тянутся долго. Было еще совсем светло. Вдруг Том перестал свистеть. Перед ним стоял незнакомый мальчик чуть побольше его самого. Приезжий любого возраста и пола был редкостью в захудалом маленьком городишке Сент-Питерсберге. А этот мальчишка был еще и хорошо одет — подумать только, хорошо одет в будний день! Просто удивительно. На нем были совсем новая франтовская шляпа и нарядная суконная куртка, застегнутая на все пуговицы, и такие же новые штаны. Он был в башмаках — это в пятницу-то! Даже галстук у него имелся — из какой-то пестрой ленты. И вообще вид у него был столичный, чего Том никак не мог стерпеть. Чем дольше Том смотрел на это блистающее чудо, тем выше он задирал нос перед франтом-чужаком и тем более жалким казался
— Хочешь, поколочу?
— А ну, попробуй! Где тебе!
— Сказал, что поколочу, значит, могу.
— А вот и не можешь.
— Могу.
— Не можешь!
— Могу.
— Не можешь!
Тягостное молчание. После чего Том начал:
— Как тебя зовут?
— Не твое дело.
— Захочу, так будет мое.
— Ну так чего ж не дерешься?
— Поговори еще у меня, получишь.
— И поговорю, и поговорю — вот тебе.
— Подумаешь, какой выискался! Да я захочу, так одной левой рукой тебя побью.
— Ну так чего ж не бьешь? Только разговариваешь.
— Будешь дурака валять — и побью.
— Ну да — видали мы таких.
— Ишь, вырядился! Подумаешь, какой важный! Еще и в шляпе!
— Возьми да сбей, если не нравится. Попробуй сбей — тогда узнаешь.
— Врешь!
— Сам врешь!
— Где уж тебе драться, не посмеешь.
— Да ну тебя!
— Поговори еще у меня, я тебе голову кирпичом проломлю!
— Как же, так и проломил!
— И проломлю.
— А сам стоишь? Разговаривать только мастер. Чего ж не дерешься? Боишься, значит?
— Нет, не боюсь.
— Боишься!
— Нет, не боюсь.
— Боишься!
Опять молчание, опять оба начинают наступать боком, косясь друг на друга. Наконец сошлись плечо к плечу. Том сказал:
— Убирайся отсюда!
— Сам убирайся!
— Не хочу.
— И я не хочу.
Каждый стоял, выставив ногу вперед, как опору, толкаясь изо всех сил и с ненавистью глядя друг на друга. Однако ни тот, ни другой не мог одолеть. Наконец, разгоряченные борьбой и раскрасневшиеся, они осторожно отступили друг от друга, и Том сказал:
— Ты трус и щенок. Вот скажу моему старшему брату, чтоб он тебе задал как следует, так он тебя одним мизинцем поборет.
— А мне наплевать на твоего старшего брата! У меня тоже есть брат, еще постарше. Возьмет да как перебросит твоего через забор! (Никаких братьев и в помине не было.)
— Все враки.
— Ничего не враки, мало ли что ты скажешь.
Большим пальцем ноги Том провел в пыли черту и сказал:
— Только перешагни эту черту, я тебя так отлуплю, что своих не узнаешь. Попробуй только, не обрадуешься.
Новый мальчик быстро перешагнул черту и сказал:
— Ну-ка попробуй, тронь!
— Ты не толкайся, а то как дам!
— Ну, погляжу я, как ты мне дашь! Чего же не дерешься?
— Давай два цента, отлуплю.
Новый мальчик достал из кармана два больших медяка и насмешливо протянул Тому. Том ударил его по руке, и медяки полетели на землю. В тот же миг оба мальчика покатились в грязь, сцепившись по-кошачьи. Они таскали и рвали друг друга за волосы и за одежду, царапали носы, угощали один другого тумаками — и покрыли себя пылью и славой. Скоро неразбериха прояснилась, и сквозь дым сражения стало видно, что Том оседлал нового мальчика и молотит его кулаками.