Приключения в стране львов
Шрифт:
Барбантону хотелось, чтобы его ополчение было как можно больше похоже на европейское войско. С этой целью он ввел чины.
Лаптот был сразу пожалован в капитаны. Другие воины, смотря по их толковости и деловитости, были произведены кто в сержанты, кто в капралы.
Сержанты и капралы — это еще куда ни шло. Но ведь они, как правило, отличаются от рядовых разными нашивками на одежде.
А если одежды нет?..
Оказывается, можно обойтись и без нее. Нашивки можно вытатуировать на руке, под плечом, и тогда унтер-офицерское звание останется за человеком на всю жизнь. Нашивки можно спороть, а татуировку не спорешь. Разжаловать, значит, будет нельзя.
Пожизненные, несменяемые унтера!
Фрикэ хохотал до упаду, едва себе челюсть не свихнул, а Барбантону это доставило несколько наивно-радостных часов.
Татуировку на теле господ унтер-офицеров производил все тот же мастер на все руки — лаптот, мечтая сам в недалеком будущем о роскошных штабс-офицерских эполетах.
Интересно бы знать, какие ему больше по вкусу: вытатуированные на коже или «всамделишные» на одежде?
Между делом Фрикэ осторожно наводил справки о судьбе медальона госпожи Барбантон.
Это было трудно. Потребовались чудеса дипломатического искусства и ужасающее количество рома, чтобы хорошенько допросить Сунгойю.
Медальон, действительно, находился у него. Он обокрал путешественницу без всяких угрызений совести. Когда негром овладевает жадность, он теряет всякое нравственное чувство.
На эту вещицу он, впрочем, смотрит, как на могущественный талисман, благодаря которому супруга жандарма избавилась от обезьяны, а он, Сунгойя, отвоевал себе престол.
Во всем этом он сознался парижанину, будучи безобразно пьян, и все-таки до талисмана не только не позволил дотронуться, но даже и взглянуть на него не дал.
Медальон висел у него на шее, на цепочке, в кожаном футляре.
От одного чужого взгляда он мог утратить свою чудодейственную силу.
Фрикэ нужно было взять его в руки хоть на одну секунду, чтобы вытащить из него лотерейный билет, имеющий большую ценность. Хотя он и не имел причин быть особенно довольным госпожой Барбантон, все же считал своим долгом содействовать отысканию пропажи.
Он стал следить за Сунгойей, решив при первом же удобном случае вытащить из медальона содержимое, саму вещь оставив негру.
Случай не замедлил представиться.
Однажды Фрикэ сидел с Сунгойей и по обыкновению спаивал его пивом и ромом. Чтобы не возбудить подозрений в чернокожем монархе, Фрикэ делал вид, что тоже пьет: всякий раз подносил стакан ко рту и выливал себе за рубашку. По окончании выпивки он пошел к себе переодеться после душа из алкоголя, как вдруг его остановили бешеные вопли, раздавшиеся со всех сторон.
Часовые с передовых постов отступали с криком:
— К оружию!.. Неприятель!..
Селение зашевелилось, наполнилось движением и шумом.
Черные ополченцы в относительном порядке собрались на указанных местах. Появился сам Барбантон в полной форме, важный, торжественный, на целую голову возвышаясь над толпой.
Так как все распоряжения на случай атаки были сделаны заранее, то каждый уже знал, что ему делать, и потому оборона была организована в один миг.
Фрикэ наскоро вооружился скорострельным «винчестером», который в бою гораздо удобнее тяжелых охотничьих ружей, и принял командование над отборным отрядом, чтобы защищать королевскую хижину и священную особу монарха, находившегося в это время в состоянии полной невменяемости. Крики усилились. Сражающиеся перекликались подобно гомеровским героям, треск перестрелки раздавался со всех сторон. Бой разгорался по всей линии фронта. Штурм, к которому давно готовились, начался.
Тут-то и выявился во всем блеске стратегический гений полководца, который в продолжение месяца был душою обороны.
Не будь им сделано известных распоряжений, оказавшихся теперь весьма дальновидными, вчетверо сильнейший неприятель овладел бы столицей без единого выстрела.
Но первый же вражеский натиск был остановлен бамбуковым забором, из-за которого осажденные довольно успешно палили, сами не неся никаких потерь.
Тем временем Фрикэ, будучи, так сказать, в резерве, достал у себя из походной аптечки флакон с нашатырным спиртом, накапал в воду надлежащее количество капель и влил в рот пьяному королю.
Сунгойя вскочил, точно глотнул расплавленного свинца, встряхнулся, потянулся, протер глаза, стал чихать и в конце концов пришел в себя.
В двух словах ему объяснили, что наступила решительная минута. Тут он выказал себя молодцом и собрался принять деятельное участие в спектакле, исход которого, впрочем, волновал его больше, чем кого-либо другого.
Перестрелка как будто стала стихать. Неужели осажденные выдыхаются? И раскатистых команд «генерала» что-то не слышно. Между тем осаждающие кричат все громче, и выстрелы с их стороны участились. Что же это значит?
Неужели какая-нибудь непредвиденная катастрофа изменила положение дел так, что вместо первоначального несомненного успеха случилось поражение?
На войне все так переменчиво, все зависит от случая. Слабо защищенный забор проломлен во многих местах; разъяренные черные демоны со всех сторон врываются в селение. Стрелки Сунгойи отступают в полном порядке, без потерь, и занимают королевский дворец, который Фрикэ непочтительно назвал "правительственной избой".
Число нападающих растет в ужасающей прогрессии.
Дворец защищен хорошо. Обороной командует Фрикэ. Сунгойя рядом с ним — взволнованный, пепельно-серый. Фрикэ его успокаивает:
— Ну, ну, монарх, ободрись. Защищай свою шкуру. Ведь если ты будешь побежден, твоя песня спета.
Около дворца кипит бой. Стрелки не успевают заряжать ружья. Начинается рукопашная. Вдруг раздается знакомый резкий свисток.
Стрелки узнают сигнал, падают на землю ничком. Хрупкие стены дворца словно воспламеняются. Гремит залп сотен ружей! На осаждающих обрушивается целый ураган свинца.