Приключения Весли Джексона
Шрифт:
Или: «Письмо твое получил. Читаю Андерсена. Думаю, тебе он тоже понравится».
Я ему пишу, что тоже читал Андерсена, и называю несколько сказок. А он мне в ответ:
«Ханс Кристиан – это тоже неплохо, но я имел в виду Шервуда».
Один раз я написал Какалоковичу, Он оказался хорошим парнем, как я и ожидал. Извинился передо мной, что не мог ответить раньше, так как был очень занят обучением людей новой роты.
«Вы бы удивились, – писал он, – до чего похожи люди в каждой новой роте».
Так много писем я писал потому, что меня послали в школу изучать чтение карт и военную администрацию и у меня было много свободного времени. Я завел привычку носить
Когда мы окончили школу, сержант спросил меня, не хочу ли я печатать для него на машинке, и я сказал, что хочу. Мне дали стол и пишущую машинку, и большую часть времени я печатал разные извещения и рапорты для сержанта.
Мне отвели уютный уголок за перегородкой, на одном этаже с писателями, так что, по-моему, было вполне естественно, что они принимали меня за одного из своих. Время от времени заходил ко мне кто-нибудь из них, присаживался на краешек стола и спрашивал:
– Над чем вы сейчас работаете?
Я ему объяснял, чем я занят, и тогда он говорил:
– Я имею в виду – не для армии, а для себя. Я, например, пишу пьесу.
Глава 21
Весли знакомится с армейскими сценаристами и после просмотра созданных ими учебных фильмов начинает подозревать, что они-то и есть настоящие враги
В литературном отделе нашей воинской части в Нью-Йорке было около пятидесяти писателей. Мне пришлось перепечатывать на машинке их список для сержанта, так что я узнал все фамилии, но что-то не припомнил ни одной их книги. В воскресенье днем я взял с собой этот список в публичную библиотеку на 42-й улице и проверил, всех по каталогу, одного за другим, в алфавитном порядке. Оказалось, только один из них выпустил книгу. Я записал шифр книги на листок бумаги, книгу мне доставили, и я сел ее читать.
Ну, книга была как книга: напечатана на бумаге, в переплете, была в ней и фабула, но самая скучная из всего, что я когда-нибудь читал. Я прочел двадцать страниц с начала, десять страниц – с конца и две – в середине, но скучно было везде одинаково.
Я не понимал, что это за писатели. Казалось бы, по всей стране не наберется полсотни стоящих того, чтоб их читать, а вот поди ж ты – здесь они нашлись, все пятьдесят, и все писали по заданию правительства. Я видел даже того писателя, который выпустил книгу, но в нем не было ничего примечательного ни по виду, ни по разговору. Впрочем, он был довольно остроумен, как и остальные сорок девять писателей. В жизни не встречал таких остроумцев. Они непрерывно болтали о книгах и пьесах, и не было на свете такого произведения, по поводу которого у них не нашлось бы какого-нибудь тонкого замечания.
– Если выварить Шекспира, что от него останется? – говорил кто-нибудь из них. – Плагиатор, эскапист, безыдейный халтурщик.
Они переходили от одного писателя к другому и прорабатывали их так, что от них только пух летел.
А я, бывало, гляжу на них и силюсь себе представить, что это за люди, откуда они берутся, но ответа на свой вопрос я так и не нашел.
Эти люди были самыми большими патриотами во всей армии, во всяком случае, никто так не рвался сделать из японцев рагу, а из немцев – кислую капусту. Большинство из них пробыло в нашей воинской части не меньше двух лет, и некоторые совсем обжились и состарились здесь. Жили они на своих дачах, по утрам приезжали в Нью-Йорк на машинах, а к вечеру возвращались обратно. Никто из них не выполнял казарменного распорядка, как это приходилось нам грешным, ибо у них было достаточно нашивок, чтобы освободить их от всяких докучных обязанностей. Иногда они «работали дома», а это значило, что неделю-другую вы их совсем не увидите.
Их воинские обязанности, которые они выполняли весьма торжественно, заключались в сочинении «тематических разработок» и «сценариев» для короткометражных учебных фильмов. Поначалу эти фильмы посвящались специальным проблемам – например, как стрелять из винтовки и содержать ее в чистоте, – но вскоре, когда этот материал истощился, сценаристы перешли к более увлекательным сторонам солдатской жизни. Они показывали, как убить человека голыми руками или как, не дрогнув, встретить смерть. Сами они достигли больших успехов по обеим линиям: были преисполнены жаждой убийства и ненавистью к маленьким, грязным, желтопузым япошкам и к трусливой немчуре и полны поразительной, сверхчеловеческой храбрости перед лицом смерти. Но по вечерам они всегда спешили на дачу и, в то время как другие уезжали за океан сражаться, все еще пописывали сценарии для фильмов, обучающих этих других так же геройски встречать смерть, как встретил бы ее и сам автор сценария.
Они были недовольны, если немца или немку, японца или японку считали человеком. Случись кому-нибудь спросить весьма невинно, когда же они собираются ехать за океан громить неприятеля, они отвечали обычно, что годами стремятся к этому, но военный врач нашей части ничего и слышать не хочет из-за их гипертонии, желудка или ушей. Или они говорили, что командир части вечно с ними борется, чтобы не отпускать их от пишущих машинок, так как он считает такую работу в сотни раз важнее для победы, чем если бы они взялись за винтовки. А то и сами они утверждали, что их произведения больше значат для истребления врага, чем действия целой дивизии.
Смотреть все эти фильмы было для нас обязательно, даже если их снимали тут же, в военном городке, под самым носом; но только одни авторы уходили из кинозала удовлетворенные и взволнованные. Остальные чувствовали себя смущенно и неловко от всей этой бравады на экране, а иногда просто дурно делалось от наглядных уроков, как выдавливать людям глаза, бить ногами в лицо или в пах, ломать им шеи, спины, руки; или как проткнуть человека насквозь штыком, а потом как ни в чем не бывало обернуться как раз вовремя, чтобы спасти жизнь насмерть перепуганному товарищу, которого едва не придушил огромный толстый немец; мгновенно переломить немцу спину, повернуться к дружку, принять его в свои защитные объятия и сказать:
– Вот видишь, Сэм, тут нет ничего страшного, а делаем мы это во имя свободы говорить что нам нравится, делать что нам нравится и идти куда нравится. Закурим?
Никого, кроме самих авторов, эта ерунда не убеждала, и все равно, каких бы храбрецов нам ни показывали на экране, ребята, которым рано или поздно предстояло отправиться за океан, от души жалели бедных неприятельских солдат, которым то и дело вырывали глаза или сворачивали шею. Такие фильмы приносят только вред. Если от людей действительно требовать, чтобы они делали подобные вещи, то люди могут призадуматься: а нет ли других способов выиграть войну? Может быть, любителям сражений следует договориться о более гуманных средствах. А если уж все зашло так далеко, что обе стороны не в состоянии пресечь все эти зверства, может, быть, им следует совсем прекратить военные действия и просто кинуть жребий.