Приключения Весли Джексона

Сароян Уильям

Зла я им не хотел. Никому из них я не желал ни простудиться, ни поскользнуться на линолеуме, ни налететь в автомобиле на дерево, ни отбить молотком пальцы, вбивая в стену гвоздь для картины, ни получить удар электрическим током, когда возишься с радиоприемником. Я желал им всем быть счастливыми, иметь все, что им нравится, делать все, что им хочется, к войне относиться, как им заблагорассудится, – я только не хотел, чтобы они со мной прощались, чтобы они разговаривали с Виктором Тоска, Джо Фоксхолом и писателем. В демократическом государстве все, разумеется, равны. Если идет война и объявлена мобилизация, то призван в армию должен быть каждый. Взгляните хотя бы на нашего писателя. Вот он,

такой же, как и все, нагруженный всем этим хламом, ремни пригнаны, вещевой мешок за плечами – все в соответствии с уставом. При демократии – один за всех и все за одного, и первый закон – это закон справедливости. Пришло время отправлять людей за океан – все должны быть отправлены. Что справедливо, то справедливо, тут не может быть двух решений. Никаких махинаций. Никакого обмана. Никаких протекций. Никакого потворства. Все начистоту. Каждый честен, искренен, ревностен – всякий стремится взять на себя долю бремени и с честью нести ее.

А тут эти счастливчики вас провожают. Да меня просто рвало. Может быть, я не такой сентиментальный, как они. Но если бы они уезжали, а я бы пробыл тут два-три года и оставался еще, я бы не стал болтаться у них под ногами, чтобы сказать им прощай. Мне было бы стыдно. Я бы просто пошел к своему столу, написал бы очередной сценарий в двух частях, призывающий их идти и умереть, как подобает мужчине, а потом как можно скорее пустился бы на машине домой и стал бы читать в газетах о том, как идет война. Я бы считал их просто дурачками – туда им и дорога, думал бы я.

Но вот наконец нас погрузили на машины, но, прежде чем мы тронулись с места, все эти счастливчики нас окружили, стали отпускать веселые шутки, выкрикивать добрые пожелания.

– Убей там немца за меня! – говорили они.

Вскоре нас доставили на погрузочный пункт и отвели в портовые казармы. Мы постлали себе койки. Постояли в очереди за химически обработанной одеждой – на случай газовой атаки. Прослушали еще несколько лекций. Заполнили еще несколько документов. Сообщили, кого известить и кому переслать деньги, если мы будем убиты.

К концу дня за мной прислал какой-то капитан. Он был очень сердечен, пригласил меня сесть. Теперь, когда меня отправляли за океан, он считал нужным мне показать, что отношения между офицером и рядовым ничем не отличаются от обычных человеческих отношений в гражданской жизни.

Он достал одну из бумажек, которые я перед этим заполнил.

– Я обратил внимание, – сказал он, – что вы, хотя и состоите в армии уже больше года, а теперь даже отправляетесь за океан, однако не застраховали своей жизни. Почему?

– Не хочу.

– Но почему?

– Не верю я в это.

– Все люди, кажется, верят…

– А я нет. Я верю в Бога. Кроме того, я думал, что это не обязательно.

– Конечно, – сказал капитан. – Я только думал, что нужно все-таки с вами поговорить, для вашей же пользы. В случае чего – кто знает? Ведь вашему отцу могли бы пригодиться эти деньги.

– Он их не взял бы.

– Почему?

– Мне кажется, мой отец охотно заплатил бы правительству десять тысяч долларов за то, чтобы меня не убивали.

– Ну, – сказал капитан, – мы должны считаться с пожеланиями большинства людей в армии. Огромное большинство настаивает на страховании. Их никто не принуждает, заметьте, но…

– Я заполнял эту страховую форму семь раз с тех пор, как я в армии. Если страхование добровольное, почему тогда всякий раз, как я заполняю форму и совершенно ясно указываю, что я не нуждаюсь в страховке, меня обязательно кто-нибудь вызовет вот так, как вы, например, и спросит, почему я не хочу страховаться? Просто не хочу. Просто не хочу быть убитым – и все. Надеюсь, вы ничего не имеете против?

– В этом вопросе каждый солдат волен поступать, как ему нравится, – сказал капитан.

Я вернулся в барак. Я был страшно зол на войну, и на армию, на этого беднягу капитана, на всю эту идиотскую затею со страхованием и, увидав, что в уборной идет игра в кости, вытащил из кармана все свои деньги, которых набралось двадцать семь долларов. Когда пришла моя очередь, я поставил на кон всю сумму, сказав ребятам, что сыграю один только раз – либо пан, либо пропал. Им это было все равно, и я встряхнул кости в стаканчике и швырнул их об стенку, и, когда они перестали крутиться, мне выпала десятка, а это число проигрышное. Я выбил об стенку тройку, потом шестерку, потом опять шестерку, потом восьмерку, потом четверку, потом девятку, потом одиннадцать, и, наконец, вышло десять, и тогда я собрал все деньги и сказал:

– Пускай возьмут свою паршивую страховку и отправят ее – сами знаете куда.

Глава 43

Виктор Тоска и Весли получают увольнение с ночевкой и попадают в счастливый бедлам

Оказалось, мы счастливее, чем ожидали, так как на второй день после обеда сержант нашей казармы объявил, что половина из нашей команды может получить увольнительные в Нью-Йорк с шести вечера сегодня, а другая половина – завтра. Так будет и дальше – впредь до особого распоряжения. Отсутствовать по увольнительной мы могли до подъема в шесть утра, но кто не явится к подъему, тому придется худо, ибо самовольная отлучка из портовых казарм считается дезертирством.

В тот же вечер мы с Виктором получили увольнительные и проехали на метро до Манхеттена, но, когда мы вышли на углу 57-й улицы и 7-й авеню, Виктор сказал:

– Погоди минутку, о чем я только думаю?! Мне нельзя возвращаться домой – жену убьет вторичное прощание.

Мы взяли такси и поехали на другой конец города. Зашли в какой-то бар, сели за столик и начали пить, но тут Виктор вдруг сказал:

– Нет, я должен ее повидать. Она теперь на седьмом месяце. Если бы мне удалось задержаться здесь еще месяца на три… Жене нужно, чтобы муж находился поблизости в такое время. Я должен повидать ее еще раз. Хочешь, поедем вместе?

Мы взяли такси и поехали в гостиницу. Увидев нас, служащие гостиницы очень удивились, потому что, когда мы прощались, они думали, что не увидят нас до конца войны, а то и совсем не увидят.

Один парнишка, по имени Карло, отвел меня в сторону и сказал:

– Худо там у них наверху, все лежат больные.

Виктор попросил у портье ключ от комнаты матери, ему хотелось сделать родным сюрприз. Мы поднялись наверх, Виктор отпер дверь и вошел.

Что тут было – никогда не забыть. Все три женщины лежали в постели, жена и мать Виктора в одной кровати, а теща в другой, и все больные. Но когда они увидали Виктора, то прямо сошли с ума – просто окончательно помешались. Все трое соскочили с постели и кинулись к нему, смеялись и плакали, тискали его в объятиях и целовали, целовали, целовали, и плакали, и смеялись, и говорили, говорили, и пытались прийти в себя, потом бросились ко мне и стали целовать меня, а Виктор все твердил, что им нужно поесть, нельзя так голодать – Боже мой, они все помрут с голоду! Он позвонил в ресторан и велел ощипать шесть штук цыплят – да-да, шесть, кричал он в трубку, – потушить их с рубленым сельдереем и рисом и подать всю эту штуку в номер, да прихватить пять глубоких тарелок. А пока он передавал заказ, жена его крепко за него держалась – она совсем обезумела все они окончательно обезумели – и все говорила ему что-то по-итальянски и целовала его, а его мать закатывала глаза и благодарила Бога за то, что сын – вот он опять перед ней.