Приключения женственности
Шрифт:
Усмехнувшись над собой, Рената призналась: «Я испугалась, что кто-нибудь меня опередит, и поторопилась предложить Аве комнату Петера — в твоей жила чешка, через несколько дней она должна была уехать в отпуск к себе, в Прагу. Я поступила как русская — импульсивно».
ОБ АВЕ
Жизнь Авина скособочилась. Формально все было по-прежнему — старший научный сотрудник в приличном академическом институте, где по несколько месяцев обещают вот-вот выплатить зарплату, сумму символическую, которой едва хватает на коммунальные услуги, частная практика, не замужем. Реально же она отдала себя Тарасу, добровольно вручила ему свою душу (о теле никто не заикался),
До полудня Ава была свободна — Тарас свою утреннюю энергию использовал для производства текстов. Проще было в те дни, когда один за другим шли пациенты, автоматически отключая страдания. Пренебрегать трудной, изнуряющей работой Ава не могла: надо было отдать долги — впервые влезла, чтобы купить и быстро, задорого, выучиться водить «жигуленок», так пригодившийся Тарасу, его матери, его бывшей жене и настоящей дочери. Но это уже ранним летом, когда некому больше отвезти ребенка на дачу, мать к врачу.
— Я рада, что у Тараса появился такой верный друг. Он же сам намеревался авто купить. При такой загруженности! У него, как у творческого человека, голова все время занята мыслями. Концепции ведь выстраиваются не только за письменным столом, за рулем тоже могут приходить озарения, что при московском трэфике небезопасно. Отговаривайте его, прошу вас, — как карикатурная свекровь из советской комедии нравов убеждала Аву Тарасова мать.
Авину гордость это даже не ранило — старуха явно не хотела ее обидеть, просто не учла собеседницу. Не было же сказано: пусть лучше с вами стрясется несчастье, чем с моим сыном, поберегите его ценой своей безопасности. Эгоизм материнский можно хотя бы понять…
До покупки машины, весной, Тарас, приглашенный к Аве всегда, в любой день недели и в любой час ночи (своего рода чеховское «если вам понадобится моя жизнь — придите и возьмите ее»), появлялся изредка, всякий раз подгадывая к окончанию сеанса с Валентином. Кофепития втроем — ради этого стоило жить!
Солировал обычно Тарас. И хотя заблестевшие его глаза, румянец на свежевыбритых, прохладных на вкус щеках — у них было заведено чмокать друг друга при встрече, — и небрежное красноречие Ава не относила на свой счет, но полуулыбка, что бродила на его тонких, с резким выгибом губах, никак не была однозначной, и Ава вычитывала нужный ей смысл. Пусть в пучке проводов, что соединяют Тараса с разными человеками, ее жгутик пока тонкий, ему незаметный, — связь есть, личная связь, и уж от Авы зависит, найдется ли в ней самой столько незаурядных, индивидуальных свойств, подключаясь к которым можно получать новый вид человеческой энергии, пригодной Тарасу, сейчас или потом. Во всяком случае, Валентин тут не помеха. Тем более что он стал прятать за привычные шуточки, буффонаду… Что прятать? Даже профессиональные навыки не помогали Аве докопаться до тяжести, обременявшей его душу. Она лишь чувствовала, что Тарас имеет какое-то отношение к беспокойству Валентина, но не решалась выяснять, в чем тут дело. И без конкретных фактов было ясно: животный страх Валентина имеет не только психологическое происхождение. Но в качестве следователя, блуждающего по закоулкам его подсознания, она может наткнуться на улики, изобличающие Тараса, и уже ее подсознание не даст их заметить. Женщина победит профессионала. Лучше не пытаться. В таких случаях отказываются от ведения дела. И Ава радовалась, что можно оставаться на поверхности и не нырять в глубины сокровенного.
В Страстную неделю Валентин громко объявил, что намерен увязаться за Тарасом на литургию и что Ава как настоящий друг обязана разделить с ними тяготы стояния в душном, непроветриваемом помещении. Обязана! Да Ава бы согласилась довезти Тараса до храма Николы в Хамовниках и ждать за оградой столько, сколько ему нужно. А если можно стоять рядом с ним!.. Когда после праздничной службы иерарх вышел во двор, где ему поднесли большую деревянную клетку, и, открыв дверцу, выпустил на волю лазоревку, щегла и голубей, Ава подумала: сизари-то вернутся в свою голубятню, а вот что будут делать в центре большого города маленькие пичужки? И тревога за Тараса, за Валентина, за самое себя только усилилась.
Но и без этого неясного беспокойства забот хватало — пришлось торопиться с книгой. Эта спешка, подхватившая и Аву, и Валентина, подвернулась как нельзя кстати и помогла не думать о главном, роковом для одного из троицы.
— Сдаюсь! — объявил Тарас в середине лета. — Пригласили в Цюрих на Осеннюю школу театральной критики, надо оформляться… И в тексте еще конь не валялся.
Схитрил автор новости или неосознанно выпятил лишь ее неприятные стороны, как стали делать почти все, перед кем маячит приносящая заработок поездка за границу, — выкручиваться перед Авой и Валентином было не совсем честно. Они-то как раз способны были не позавидовать, а разделить радость. Но так уж было сказано…
Месяц еще можно потерпеть, заполнить работой, а вдруг он там приживется? Чтобы скрыть набухшие слезы, Ава вскочила и принялась развинчивать кофейник, еще горячий от только что выпитого эспрессо.
— Обожглись? — первый и единственный откликнулся Валентин. — Давайте белком смажем. — И полез в холодильник.
Из дырки, которую он пробил булавкой в сыром яйце, на пылающую Авину ладошку пролилось облегчение.
Тарас безучастно развалился на угловом диване: ждал, когда кончится возня и займутся им. Говорят, вокруг Бродского всегда суетились те, кто считал за честь быть ему полезным. Последняя, не то предпоследняя его квартира была в трехэтажном особняке на Гринич Виллидж. Все жители этого дома, включая хозяйку, человек семь, служили ему кто как мог. Эта составляющая гениальности имелась и у Тараса.
Для главы «Показания» оставалось опросить семь персон, которые и были распределены по обоюдному согласию между добровольцами, и Ава, договорившись с исполнительницей роли Шарлотты, поехала в ее кирпичную башню на Большой Никитской.
Интересно, какая она, заслуженно народная артистка, уже много лет знаменитая благодаря добротному советскому кино? Типичная русская баба — не деревенская, городская — ее киношный образ. А в жизни? Может, удастся и для себя материал подсобрать, в «русской Психее» что-то новое подглядеть…
Кроме телефонных переговоров был еще обмен репликами на Эрастовых репетициях — вот и все предыдущие Авины контакты с Шарлоттой, но и их оказалось достаточно, чтобы ехать на встречу без неприятного волнения.
Пришлось дважды нажимать на кнопку — после первого звонка минут пять не открывали. Оказалось, заело замок у внутренней, стальной двери.
— Извините, не приноровилась еще — недавно поставили, чтобы шубу норковую не украли. Я вам ее сейчас покажу, хотите? — Шарлотта покопалась в стенном шкафу, напялила на себя бесформенную махину и спросила искренне, почти наивно: — Ну как? Невытянутая норка, некрашеная, с сизоватым оттенком. Пошли в комнату, там свет лучше.
Пока хозяйка возвращала манто на место, искала вазу для подаренных роз, смахивала крошки с журнального столика и пух с кресел, Ава осмотрелась. Заставлено и завешано. На стенах — иконы, гравюры, пейзажи, в углу — труба из ковра, сервант с хрусталем. Книг — нет.
— Я в домашнем, — оправдала Шарлотта свой затрапезный вид: трикотажные шаровары бирюзового когда-то цвета и такая же майка. Заграничный костюм. — Одеваюсь только на выход: невозможно все время находиться во вздрюченном состоянии… Сейчас вас познакомлю, — спохватилась она, выходя из комнаты.