Приключения знаменитых книг
Шрифт:
«Хижина дяди Тома» в различных переложениях появилась и на сцене. Сама Бичер-Стоу написала в 1855 году инсценировку под названием «Христианский раб», но уже было поздно вступать в конкуренцию с толпой драматургов-выскочек, стремительно несшихся если не к вечной славе, то, по крайней мере, к коммерческому успеху. В побеге Элизы и вознесении маленькой Евы скрывались для театра богатейшие возможности, а гончая собака была на сцене воплощением кошмара. Мир содрогался и рыдал, и прекрасно проводил время, и вот уже восемьдесят лет продолжает это делать, взволнованный до глубины сердца картиной предвоенных невзгод «расы, доселе лишенной контакта с воспитанным и утонченным обществом».
УОЛТ
И «ЛИСТЬЯ ТРАВЫ»
Кранберри-стрит в Бруклине — это довольно невзрачная улица. Она пересекается с Фультон-стрит под железнодорожной эстакадой. Эта улица — наглядный пример упадка, в который приходит всякий район большого города, соседствующий с главными магистралями. Она по-деловому оживлена, но сама мало привносит в это оживление, а Кранберри-стрит еще меньше. Почти на самом перекрестке высятся опоры эстакады, и, расходясь широким стальным веером, образуют каркас Бруклинского моста. Но путь на мост не здесь. В нескольких метрах восточнее стоит Плимутская индепендентская церковь, самая знаменитая в этом городе церквей, а чуть подальше, с Бруклинских холмов, открывается лучший вид на нижний Манхеттен, особенно в ясные декабрьские сумерки. В четверти мили от перекрестка с Кранберри, у муниципального собрания, Фультон-стрит обретает респектабельность и превращается в полнокровную и процветающую торговую артерию самого большого района города, больше даже Манхеттена, который настоящий бруклинец и сейчас еще называет Нью-Йорком.
Процветание и респектабельность царили раньше и на углу Кранберри и Фультон-стрит. Правда, и теперь ничто не говорит о нищете или сомнительной репутации района. На южном углу перекрестка находится ресторан, а северный угол занимает цирюльня. Здесь определенно заботятся и о внешних, и о внутренних потребностях человека.
За шесть лет до начала Гражданской войны район Кранберри и Фультон выглядел куда приветливей. Эстакада с ее грохотом еще не заслоняла солнца. Не было и Бруклинского моста. В Нью-Йорк добирались на пароме. Впрочем, любители необычных ощущений и сейчас могут им воспользоваться.
В здании на северном углу Кранберри и Фультон была типография Эндрю и Джеймса Роумов. Справочник того времени в замешательстве дважды упоминает слишком быстро выдвинувшегося Роума: один раз правильно и еще раз как Эндрю Г. Рума. Типография была тесная, но Роумы сумели найти место для высокого медлительного бородача тридцати шести лет — их друга Уолтера Уитмена с Райерсон-стрит. Ему было позволено стоять перед наборной кассой и возиться со шрифтом. Этот Уитмен, однако, не был праздным наблюдателем. Мастер на все руки, он и типографское дело знал неплохо. Стихи, которые он готовился выпустить летом 1855 года, были написаны не в уединенной тишине, а в сутолоке бродвейского омнибуса или его любимого фультонского парома. У него было мало денег и много свободного времени, набирать он умел, да и Роумы между делом изредка помогали ему — вот он и решил сам напечатать свои стихи.
Уолт Уитмен в 1854 г. Гравюра из первого издания
Дома Уитмена звали Уолтом, чтобы не путать с отцом, который уже носил имя Уолтер. Уолт родился у Западных холмов, в тридцати милях от Бруклина, на Лонг-Айленде, в то время, когда Флорида сдалась Соединенным Штатам и вошла в их состав, и когда в Конгрессе шла борьба, закончившаяся Миссурийским компромиссом. Тогда наивно верили, что проблема рабства навсегда ушла с политического горизонта. Вскоре семья Уитменов переселилась в Бруклин, где Уолт недолго учился в школе, потом работал рассыльным у адвоката, помогал в приемной у врача, и, наконец, проучительствовав некоторое время в сельской школе, стал редактором газеты. Зенита своей карьеры он достиг в 1846 году, когда был назначен редактором «Бруклинского орла». Ему посчастливилось иметь «хорошего хозяина, хорошие деньги и легкую работу». Но блаженство было недолго. «Хороший хозяин» Айзек Ван Анден нашел повод для недовольства, и в январе 1848 года «были ссоры с боссом, и я потерял место». Потом была мимолетная встреча с редактором новоорлеанского «Полумесяца» в фойе бродвейского театра: «после пятиминутного разговора (и одной рюмки) мы заключили официальную сделку». Вторжение южан продолжалось всего несколько месяцев, и по возвращении домой Уитмен редактировал, читал лекции, потом помогал отцу строить и продавать дома в нижнем Бруклине. По всей вероятности, это было не особенно процветающее предприятие и к лету 1855 года оно заглохло. Тогда-то Уитмен и понес свои стихи в типографию Роумов.
Это был не первый его литературный опыт. Тринадцатью годами раньше вышел
Уолт Уитмен. 1860–1861 гг. Рисунок С. Кейта.
Фронтиспис факсимильного издания
Новая книга, над которой Уитмен работал в типографии Роумов в 1855 году, называлась «Листья травы». В июле она вышла.
В книге было только девяносто пять страниц, из которых десять были отведены предисловию, напечатанному в два столбца и занимавшему больше места, чем текст самих стихов. Остальные восемьдесят пять страниц занимали двенадцать стихотворений без названий, или, вернее, каждое имело один и тот же заголовок «Листья травы». Широкие страницы позволяли печатать стихи почти без переносов и представляли поразительное и величественное зрелище. Их благородная простота прекрасно гармонировала с первыми строками:
Я славлю себя и воспеваю себя, И что я принимаю, то примете вы, Ибо каждый атом, принадлежащий мне, принадлежит и вам.Пер. К. Чуковского
Книга была довольно тонкой — около полудюйма, включая обложку, — но переплетена с основательностью, достойной тома судебных протоколов. Обложка была из плотного картона, обтянутого темно-зеленой материей, размером одиннадцать с половиной на восемь дюймов. И спереди, и сзади был орнамент из листьев чего угодно, только не травы, обведенный тройной золотой рамкой. Чуть выше середины была надпись золотом «Листья травы», простыми крупными буквами с бахромой из корней. На корешке тоже золотом написано «Листья травы» и узор из листьев, обведенный золотом. Обрез был золотой, шмуцтитул — из «мраморной» бумаги, — словом, дорогая книга.
Однако не все первое издание вышло в таком виде. Некоторые экземпляры имели название только на передней обложке, не было золотой каймы и контуров на обложке и корешке, золотых обрезов тоже не было, а шмуцтитулы были простые — желтые. Вывод очевиден: книги были переплетены не все сразу. Когда стало ясно, что коммерческого успеха не будет, автор стал благоразумней и оставшиеся экземпляры переплел с большей экономией. У Горация — Уитмена не было другого Мецената, кроме самого Уитмена.
Зато у Уитмена была непоколебимая вера в себя и умение печатать и набирать. Этим он сэкономил себе все затраты на издание. Ему удалось каким-то образом достать бумагу и эскиз обложки и добиться, чтобы ему переплели книги. Имена благодетелей неизвестны и, конечно, никогда известны не будут. Все это сомнительное предприятие держалось единственно на расположении к автору, которого тот умел добиваться.
Много спорят о том, анонимно или нет вышли «Листья травы». Действительно, ни на титульном листе, ни на обложке не было имени автора. Титульный лист сообщал только: «Листья травы. Бруклин, Нью-Йорк, 1885». Однако на следующей странице помещался один из известнейших теперь дагеротипов в истории американской литературы. На нем был изображен бородатый мужчина тридцати с лишним лет, в рубашке с расстегнутым воротом и без галстука. Мягкая черная шляпа надета ближе к левому уху. Правая рука на бедре, левая на кармане брюк. Вся поза выражает достоинство и важность. Портрет не подписан, но всякому ясно, что это автор. Авторское право, указывалось на обороте титульного листа, принадлежит Уолтеру Уитмену. На двадцать девятой странице автор представлялся читателю: «Я Уолт Уитмен, я космос, я сын Манхеттена…», через две страницы он провозглашал: «Речь не измеряется речью, она всегда глумится надо мной, она говорит, издеваясь: Уолт, ты содержишь немало, почему ты не дашь этому выйти наружу?» На странице 92 сообщались и подробности; оказывалось, что автор «родился в первый день мая, в 1819… и что я вырос шести футов ростом и достиг тридцатишестилетнего возраста в 1855».