Прикосновение смерти
Шрифт:
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — ответила Линн. — Думаю, и вы тоже.
— Однако мои телезрители, похоже, понимают. Я ссылаюсь на множество принятых звонков… Вы с Ювеналием противоречите друг другу. Он говорит одно, вы — другое.
— А что именно я должна говорить?
— Позвольте зачитать еще одну записку: «Мистер Харт… вы приближаетесь к опасной черте, граничащей со святотатством, когда представляете нам Божьего человека, который открыто признает свою связь с незамужней женщиной». — Говард взглянул на Линн.
— А что это
— Занятие сексом… Как заявил телезритель, со святым, или Божьим, человеком.
— Да, мы занимались этим немного, и ничего — живы-здоровы…
Говард Харт замахал на нее рукой с запиской.
— Звонила одна женщина и сообщила, что разрешила своей одиннадцатилетней дочери не ложиться спать и посмотреть наше шоу, но затем была вынуждена изменить свое решение, как только вы приступили к рассказу о ваших амурных делах.
— Взяла бы да и переключилась на программу Роберта Хатчинса «Великие книги», — улыбнулась Линн.
— Еще одна записка, — сказал Говард. — «О чем он думает? Что у него на уме? Носить на себе следы Христова распятия и в то же время предаваться телесной похоти. В Библии сказано, что придет Антихрист в обличье Христа. Может быть, этот человек — полная противоположность тому, кем, по его словам, он является?»
— А разве я говорил, кем я являюсь? — вмешался в разговор Ювеналий.
— Мне кажется, — Говард уставился на Ювеналия, — в тех статьях, которые были написаны о вас, не только выдвигаются предположения, но и недвусмысленно утверждается, будто вы являетесь неким божественным каналом, посредством которого Господь проявляет милосердие к убогим и калекам. Разумеется, не тогда, когда вы валяете дурака вместе с мисс Фолкнер. Можете ли вы подтвердить здесь, в студии, либо опровергнуть то, что я сказал?
— Я знаю, кто вы такой, — сказала Линн. — Вы — самовлюбленное ничтожество с грязными мыслями в голове, прикрытой двадцатидевятидолларовым париком, вы — просто пакость, а теперь кашляйте сколько угодно.
Говард ухмыльнулся. Ему нравились острые моменты, и его невозможно было оскорбить или обидеть.
— А как насчет этих людей? — Он кивнул на стопку записок. — К нам поступило уже больше двухсот вопросов, и большинство из них по-прежнему о вашей незаконной связи…
— Незаконной? — переспросила Линн.
Ювеналий поднялся из кресла.
— Не уходите, не попрощавшись, — сказал Говард.
Ювеналий не собирался уходить. Одна из камер последовала за ним, когда он направился к больничной кровати с Августом Марри.
Линн и Говард Харт проводили его взглядом.
— Незаконной… — произнес Говард в раздумье. — Об этом — позже, а сейчас мы возвращаемся к нашему чудотворцу. Он собрался проведать своего бывшего друга… Впрочем, зачем откладывать? Незаконной связью я называю промискуитет, то есть неупорядоченные половые отношения, существовавшие в первобытном обществе, то есть предшествовавшие возникновению брака и семьи.
Август плохо слышал, он был не в силах пошевелиться. Его тошнило, глаза и нос зудели. Он ощущал себя несчастным мучеником. Ему хотелось умереть. Когда перед ним возникло лицо Ювеналия, он вдруг вспомнил о том, что завтра годовщина смерти святого Августина, и почувствовал, что с ним с минуты на минуту должно что-то случиться.
— Август… — произнес Ювеналий.
— Что?
— Август…
— Да?
Август увидел полные скорби глаза Ювеналия, когда тот склонился над ним, словно хотел обнять его.
Августу в тот же миг показалось, будто он куда-то уплывает и его укачивает. А затем он снова увидел лицо Ювеналия, его глаза, почувствовал прикосновение его рук, пальцев, надавивших на веки. Зуд в глазах исчез, и подташнивать перестало. Он пошевелился, поднял и спустил свои руки. А затем раздался странный звук, будто что-то отвалилось от него и упало на пол.
Он привстал, свесил ноги с больничной кровати. О господи! Возле кровати лежал жесткий панцирь, сковывавший его. Гипсовое распятие раскололось на куски…
25
В студии поначалу возникло замешательство, а затем те, кто присутствовал в церкви Святого Джованни Боско, стали обмениваться впечатлениями.
— Его кровь похожа на красную краску. Понимаешь? — сказала Антуанетта Бейкер.
— Будет тебе! — одернул ее Билл Хилл. — Самая настоящая кровь.
— Я знаю, что настоящая, но она не выглядит такой. То же самое сказал Ричи тогда, в церкви. Я хотела взять его с собой, теперь жалею, что не взяла.
— Кровь настоящая, — повторил Билл Хилл. — Видишь, она проступает сквозь его рубашку… Видишь или нет?
— На белом фоне гипса она мне показалась чересчур яркой, вот и все! Слушай, а как он освободил его от гипса?
— Стянул, и все. Ухватился за край возле шеи и потянул… Хочешь еще выпить?
— Если ты серьезно, то наша официантка вон там…
Билл Хилл подал знак официантке, одетой в черную униформу, подняв два пальца и кивнув.
— Насчет гипса надо подумать. У человека сломаны обе руки, шейные позвонки, ребра, а он с легкостью стаскивает с себя гипс. Какая разница, как он это сделал? Врач, к примеру, снимает гипс с помощью электропилы.
— Один раз я сломала лодыжку, поскользнулась и упала. В этом чертовом баре кто-то разлил пиво…
— Ты веришь в то, что случилось чудо? — прервал ее Билл Хилл.
— А чего мне верить? Я видела все своими глазами. Все видели.
— Нет, не все, — возразил Билл Хилл. — Телезрители смотрели на Августа, а не на Ювеналия. А ты заметила, Говард дал знак режиссеру направить камеру на него самого?
— Я следила за Августом, я думала, он сейчас встанет и пойдет…
Август размахивал руками, поворачивал голову, поднимал и опускал руки вверх и вниз, потирал запястья, стоя в трусах фирмы «Жокей», со спущенными до щиколоток пижамными брюками. Затем он сбросил их и остался в трусах, в белых носках и сандалиях.