Прикованная

Закат догорает, золотясь пылью, я накидываю на плечи подаренную им шаль, становится прохладно.

– Принесу чай. – Он похлопывает меня по руке. – Тебе имбирный?

Я благодарно улыбаюсь:

– Да, пожалуйста.

Он быстро уходит и

Солнце высвечивает его светлые волосы розовым, выделяя стройную фигуру на фоне белого забора и резной зелени. Модная толстовка, укороченные джинсы. Молодой и красивый – и я жадно смотрю на эту яркость.

Пахнет тёплой травой, отцветшими яблонями и дальней грозой, я закрываю глаза, подставляя лицо лучам, стараясь надышаться вечерней росой.

И печенье рассыпчатое, и чай ароматный.

– Вкусно? – Он пододвигает ко мне коробку.

– Очень, спасибо. Ты когда приедешь? – Я вглядываюсь в черты его лица с тревогой и надеждой.

– Только в конце недели. – Он грустно кивает. – Раньше не получится, извини, мам.

Через пару минут он встаёт, я тоже. Он открывает дверь, пропуская меня вперёд.

Цепь юркой змеёй ползёт по стриженой траве, втягиваясь обратно в дом. Я останавливаюсь посреди прихожей, где она крепится к железному диску, ожидая, когда он отстегнёт металлический браслет с правой щиколотки.

– Мам? – вопросительно поднятая бровь. – Ты же знаешь правила.

– Ах да, – приседаю на корточки и кладу ладони на пол.

Он наклоняется и отстёгивает меня, затем я встаю. Он крепко обнимает за плечи, и мы синхронно идём по коридору, оставляя сбоку гостиную, к непримечательной снаружи двери.

Останавливаемся. Он широко улыбается, открывая её своим ключом:

– Не грусти, что тебе привезти?

– Книгу, – мне не хочется уходить, – может быть, варенья – вишнёвого или малинового.

– Варенья? Вишнёвого? – На его щеках появляются ямочки. – Хорошо, мам.

Дверь распахивается, автоматически включается яркий свет, освещающий узкую лестницу вниз. Я, склонив голову, послушно спускаюсь в подвал, он за мной. Одиннадцать ступенек. За последние почти три года я знаю наизусть каждую из них. Ритуал всегда повторяется.

Спустившись, мы останавливаемся посреди небольшой комнаты.

– Моё самое нелюбимое время, – он кладёт мне руку на голову, и я мгновенно приседаю на корточки, прикладываю ладони к полу, – правая или левая?

Я задумываюсь, на какой ноге меньше синяков:

– Левая.

Домашние кандалы мягкие, изнутри обтянуты поролоном и почти не доставляют неудобств, но синяки от них всё равно остаются.

– Я приеду в конце недели. Не скучай. – Он целует меня в щёку, кольнув щетиной, гладит по давно не стриженным волосам. – Пока, мам!

– До свидания. – Я растягиваю губы в улыбке. – Пока, мой дорогой сыночек.

Поставив ногу на ступеньку, он машет рукой, подмигивает, легко и упруго взбегает вверх. Собачьей пастью лязгает тяжёлый замок.

Я медленно подхожу к ступеням. Сажусь и долго смотрю на бумажный свёрток, потом разворачиваю – в бумаге небольшая коробочка шоколадных конфет. Он часто оставляет мне «подарочки»: журнал, пакетик кофейных зёрен, пирожное или вот как сейчас – конфеты.

Проклятый ублюдок!

Глаз камеры стеклянно блестит под потолком, направляясь прямо на меня, я машу рукой:

– Спасибо милый.

Я знаю, что он смотрит.

– Смотрит сюда. – Верочка отошла от двери и возвела накрашенные глаза к потолку. – Елена Васильевна, может, пригласить его, такой вежливый, сам ничего не спрашивает.

– Гм… да. – Елена задумалась, затем решительно кивнула: – Ладно, пусть зайдёт. Нового я ему ничего не скажу. Вы, пожалуйста, останьтесь в кабинете, Вера.

Она знала, что сын новой пациентки заслужил всеобщее восхищение персонала отделения. И не только медсестёр, но и врачей.

– Хорошо, – шепнула Верочка и уже в открытую дверь громко, светясь, будто рождественская ёлка: – Заходите, Вадим Григорьевич.

– Здравствуйте, – дружелюбно и мягко сказал он, – Елена Васильевна, я бы всё-таки хотел с вами обсудить альтернативное лечение. И ещё… вы точно уверены?

Елена оглядела его: уже не мальчишка, чуть за тридцать, светлокожий блондин с серо-голубыми глазами, невысокий, некрупный – среднестатистический, но чем-то он привлекал. Может быть, улыбкой? Когда он улыбался, ямочки играли на его щеках, отчего лицо выглядело открытым и симпатичным. И он носил забавные очки в бордовой оправе, которые придавали лицу застенчиво-школьное выражение, что никак не соответствовало его манере держаться, хотя и стеснялся он как-то очень трогательно, по-детски и был иногда назойливым, но, несмотря на это, в нём было притягательное очарование, перед которым сложно было устоять.

– Да-да, я вам уже говорила, – Елена устало улыбнулась, – к большому сожалению, Вадим Григорьевич, нужно оперировать. И как можно скорее. Я уже всё подробно рассказала вашей матери. Я…

– Но погодите, может быть, стоит провести ещё исследования, выслушать мнение другого онколога, не поймите неправильно, Елена Васильевна, при всём моём уважении к вашей компетенции…

– Я понимаю правильно, – она достала карту, – вот тут – всё. Если ваша мама захочет, я предоставлю копию, и вы сможете найти других специалистов, но, уверяю вас, у нас в клинике – лучшие!