Прикрой, атакую! В атаке — «Меч»
Шрифт:
Я несказанно рад. И этой победе, и тому, что в такой напряженный момент воздушного боя услыхал Иванова. Кричу, нарушая правила связи:
— Иванов! Срочно ко мне! Срочно. На помощь группе Матвея!..
— Иду, — коротко отвечает Василий. Объясняю звену Иванова, где идет бой, на какой высоте, но сначала его вывожу на себя. Идут со снижением. Не идут, а несутся. Слышу рокот моторов. Командую:
— Вправо на девяносто! Смотрите вперед!
— Вижу! — передает Иванов. — Атакую! Обогнав восьмерку Матвея, звено бросается на пятую группу «юнкерсов». Сбит ведущий девятки, заметались ведомые, падают
Вовремя, исключительно кстати пришло звено Иванова. Они объединились теперь с восьмеркой Матвея и бьют врага сообща. Фашисты в замешательстве, в панике. Слышатся взрывы бомб, взрывы сбитых машин.
— Бой прекратить, — донесся голос Матвея. Это команда пилотам из группы «Меч». А вот эта уже для меня: — «Днепр», я ухожу на новую точку, вам приказано ехать туда же.
Такие команды — не редкость. Были и раньше: в сорок первом, сорок втором. Но суть команд изменилась. Раньше новые «точки» приходилось искать на востоке, в глубине своей территории, теперь ищем на западе, на отвоеванной нами земле. Впрочем, эту искать не надо, она мне известна. Аэродром Сокольники расположен на окраине Харькова, около парка «Сокольники». Поэтому так и назван.
— Хлопцы! Сбор по тревоге! Большую часть пути надо проехать засветло.
Летчики, радист и шофер бросаются к радиостанции, опускают антенну, собирают чехлы, заводят мотор.
На место прибыли вечером.
— Жить здесь пока опасно, — говорит начальник штаба полка, — немцы обстреливают дорогу, снаряды залетают сюда.
— Верно, — соглашаюсь с Рубцовым, — здесь оставаться опасно. А более подходящее место есть?
— Есть, — отвечает командир технической части. — В поселке, в десяти километрах отсюда, есть уцелевшее здание. Там будет спокойно.
Едем в поселок. Верно, помещение, можно сказать, неплохое, но стоило только в него войти, как послышался свист и рядом, почти на пороге, разорвался снаряд. Нам повезло: снаряд побил только стекла. Но с артиллерией шутки плохи — прилетел один, прилетит и другой. Проходит минута, другая, и вот уже начинаются шутки, подначки, вот уже и здоровая мысль.
— Хлопцы, — говорит Торубалко, мешая русскую речь с украинской, — это же гарно, что стекла побиты, будем спать как на веранде.
— А что, Василь, пожалуй, и прав, — рассуждает Коля Завражин. — Уезжать отсюда не следует. Смотрите, снаряд долетел до порога, и все, дальше сил не хватило.
— Значит, он на взлете, — твердо говорит Василевский и глядит на меня.
И все глядят на меня, ждут, что я скажу, какое приму решение. Слово командира полка — последнее. Как скажу, так и будет. Понимаю: люди устали, и мотаться в поисках нового места им, конечно, не хочется. И найдешь ли его, это место? Где сейчас не опасно? Везде. Мы не в тылу, а на фронте. Может, и прав Завражин: долетел снаряд до порога, и все, выдохся. Принимаю решение.
— Никуда не поедем, друзья. Отдыхайте.
И верно, снаряд оказался последним.
Опять у линии фронта, опять с радиостанцией. Но теперь уже в районе Мерефы, в пятнадцати километрах от Харькова. Мерефа пока у немцев, а Харьков у них отняли. Несколько дней назад, 23 августа, столица нашей Родины Москва салютовала войскам двадцатью артиллерийскими
День стоит тихий и солнечный, и, не будь в воздухе чада, видимость была бы отличной. А сейчас ничего не видно. Странно, но факт — война влияет и на погоду, вернее, на один из ее компонентов — видимость. Чад, сквозь который с трудом пробивается солнце, — результат завершившейся битвы за Харьков. Чад от тысяч сгоревших машин. От тысяч горящих. Тяжелый, вонючий дым поднялся метров на тысячу и вот уже несколько Дней висит неподвижно. Безветрие…
А вокруг, куда ни глянешь, бурьян. В сорок первом году хлеба были сожжены и вытоптаны. С того времени пустует земля. Целых два года. Бурьян поднялся в рост человека, сильный, плотный, будто лесной массив. Никогда не видел такого.
Вот что сделал немец на нашей земле. Обезлюдил селения, обезлюдил поля. Но ничего, мы — трудолюбивый народ. Мы все возродим, заново построим все лучше и краше. Дай только срок, дай только выбить их с нашей земли. И мы их выбьем. Еще один хороший удар, и враг отойдет к Днепру. Зацепиться больше не за что: до Днепра ровное место.
Вечер. В казарме идет разговор о том же, о чем я думал сегодня у линии фронта. Торубалко жалеет, что на Яке мало горючего.
— Тебе что, не хватает для драки? — спрашивает его Воскресенский.
— Для драки хватает, — отвечает Васыль, — а чтобы слетать до Днепра — посмотреть, что там делают немцы, да попортить им переправы — мало.
— Хлопцы, — обращаюсь к пилотам, — изучайте район Полтавы и дальше на запад. Днепр не за горами.
Разговор оживился. Каждый хочет сказать что-то свое, каждый считает свое предложение лучшим и самым полезным, каждый считает, что он внесет что— то толковое, нужное в тактику боя… И действительно, слушая летчиков, я убеждаюсь в зрелости мысли, в знании дела и думаю, думаю… Но вот раскрывается дверь, на пороге посыльный.
— Товарищ командир, вас к телефону. Звонят из штаба дивизии.
Иду на командный пункт, получаю по телефону приказ: завтра в восемь ноль-ноль быть на Основе. Странно… Аэродром Основа расположен восточнее Харькова, можно сказать в тылу. Не на отдых ли нас отводят? Уточняю задачу:
— Лететь в составе полка?
— Нет, одному.
— Разрешите узнать, зачем вызывают.
— На совещание.
Главное ясно, остальное узнаю в Основе. Боюсь одного: как бы туда не посадили весь полк. Посадят, и все, ничего не поделаешь, кто— то ведь должен остаться для прикрытия города. Тем более что полк уже выполнял эту задачу: 25 августа прикрывал митинг трудящихся на площади Дзержинского.
Десять минут полета — и я на Основе, вернее, пока над ней. Смотрю с высоты. На бетонку только что сел Пе-2, от четвертого разворота снижается «лавочкин», несколько машин уже на стоянке.
Все вроде как и положено, только вот что необычно: давно не садился на бетонную полосу. Отвык, как говорится, от цивилизации. Полевые площадки, лужки, выгоны, пыльные летом, с непролазной грязью в весенне-осенний период стали привычны и вроде бы даже роднее, чем эти стационарные аэродромы с бетонным покрытием, с настоящими подъездными путями.