Прилив
Шрифт:
— Полиция! — звал кто-то.
Я собрался с силами и поднялся на ноги.
Джастин стоял ко мне спиной. С левой стороны, как раз под тем местом, где за светлыми тонкими полосками рубашки находилось сердце, расползалось пятно, под струившимися через свод солнечными лучами приобретавшее малиновую окраску. Размеры пятна все увеличивались. В середине
Джастин качнулся вперед и натолкнулся на парапет, доходивший ему до пояса. Его туловище с размаху перекинулось через парапет, ноги взметнулись кверху, Джастин перевалился через ограждение.
Послышался короткий тупой удар. Снизу, словно пепел из кратера, взметнулся пронзительный крик.
Я шаткой походкой направился прочь и рухнул в чьем-то боксе, ткнувшись головой в клавиатуру компьютера. Зеленый экран мигнул и погас.
— Этот ранен, — сказал рядом со мной полицейский. Люди стали поднимать меня, расспрашивать. Креспи уводили в сопровождении двух полицейских. В общем гвалте я различил знакомый женский голос. Он принадлежал Мэри Эллен. Но тон его не был спокойным и по-канадски рассудительным. Голос звучал громко, в нем проскальзывали командирские нотки.
— Прочь с дороги, идиот! Я его жена! — кричала Мэри Эллен. Толпа шевельнулась и расступилась. Мэри Эллен протиснулась через нее: волосы растрепаны, щеки горят огнем, глаза блестят.
Она присела возле меня и легонько сжала руками мое лицо. Мэри Эллен плакала.
— Как ты? — спросила она. — В порядке?
Я попытался заговорить. Но звуки не желали материализовываться. И потому я просто моргнул.
— Эх ты, бестолочь ирландская, — сказала Мэри Эллен.
Рядом с ней стояла Бьянка. В льняном платье, судя по покрою, сконструированном фирмой «роллс-ройс». Бьянка была красива. Стоявшие вокруг мужчины, ведущие страхователи в свободного покроя дорогих костюмах и галстуках «итонцев», бросали на нее букмекерские взгляды.
— Все, что я делала, — сказала Бьянка, — я делала ради безопасности отца.
Я кивнул. Шея болела.
— Я знаю.
— Включая подслушивание твоих телефонных переговоров, — призналась Бьянка. И, помолчав, добавила: — Возможно, ты снова приедешь в Сен-Жан?
— Не исключено.
Бьянка кивнула.
— Спасибо тебе, — сказала она. И, пожав мне руку, зашагала прочь, в призрачное сияние экранов.
Мэри Эллен пристально смотрела ей вслед.
— Кто это еще? — спросила она.
— Друг, — ответил я.
Полицейские набросились на меня, как скворцы на кормушку. Лишь спустя двенадцать часов удалось отделаться от них.
Я вошел в квартиру Мэри Эллен, сел на софу рядом с ней и позвонил в госпиталь Монпелье. Скрипучим голосом, изменившимся в телефонной трубке, попросил девушку на другом конце провода позвать Фрэнки. Пока соединяли, я рассматривал за большим окном, как буксир тянул лихтер против приливного течения.
— Здравствуйте! — услышал я голос Фрэнки.
— С тобой все в порядке? — спросил я.
— Чертовски плохо, — сказала она. — Что ты сделал со своим голосом?
Я передал трубку Мэри Эллен. Они стали разговаривать.
— Доктор сказал, что она может выйти через неделю. — Она положила трубку и сказала: — Нам лучше подъехать к госпиталю.
— Да.
Она пошла на кухню. Послышался хлопок бутылочной пробки. Она вернулась с бутылкой бургундского и двумя стаканами.
— Я не очень хорошо думала о Джастине.
— Так же как и я.
Никто не хотел говорить о Джастине.
— Она сказала, до завтра нет рейсов на Монпелы. — Она замолчала. Длинные ресницы прикрыли ее ясные серые глаза. — Почему ты не останешься?
На потолке плясали солнечные зайчики от реки. На столе стоял букет роз. За следующей дверью была прохладная спальня с большой кроватью. Она взяла мою руку.
— Почему бы и нет? — сказал я.