Прилив
Шрифт:
— Давай займемся этим дома, — сказал я.
Порыв ветра просвистел по волнам и ударил в паруса «Лауры». Она опрокинулась набок. Я подумал о прогнившем шпангоуте, о пропускающей воду обшивке яхты. До берега было еще ох как далеко. Зато когда вернемся, у нас будет масса дел.
На одном из сидений кокпита мы соорудили постель для Фрэнки. В кают-компании имелось одеяло. Я укутал в него Фрэнки и привязал этот кокон к сиденью, сунув под голову подушку.
Резкий ветер налетал порывами. Бьянка стояла у штурвала. В состоянии транса я направился к парусу, чтобы взять рифы грота. Высыхая, кровь
Суетливо, дрожащими руками я привязал парус вдоль гика, но «Лаура» ослабила ход под кливером и бизанью. Медленно, слишком медленно мы продвигались наперекор сильному восточному ветру к поднимавшейся из моря линии плоского желтого побережья.
Фрэнки не открывала глаз.
— Так что там с моим отцом? — спросила Бьянка.
— Сердце. Он находится под наблюдением.
— Его сердце! — сказала она, глядя на свои руки. — Оно всегда доставляло отцу неприятности.
Бьянка подняла глаза.
— Теперь у тебя достаточно улик, чтобы уничтожить Креспи?
— Вполне, — уверил я.
— Как ты это сделаешь?
— Это уже сделано.
Бьянка выпятила нижнюю губу.
— Расскажи мне, — попросила она и взяла меня за руку. Ее глаза пытались напомнить мне о том, что произошло тогда в спальне на вилле «Окцитан».
— Не хочу причинять тебе неприятности, — сказал я. И это было правдой. Но, кроме того, мне требовалось кое-что выяснить: несколько последних деталей, прежде чем я смог бы доверять ей.
— Но ведь те, кто мог причинить их, мертвы.
— Не все.
— Кто же еще?
Ветер свистел в такелаже. «Лаура», страшно скрипя, чересчур сильно завалилась набок.
— Помпы, — сказал я и спустился вниз.
Вода покрывала доски настила. Я принялся не покладая рук работать медной помпой. Старый механизм совершал большие и непрерывные ритмичные движения. Прекрасный фон для мрачных мыслей.
Три человека мертвы. Фрэнки — без сознания.
Но что еще хуже, так это оборотная сторона всего случившегося там, в Лондоне.
Мои плечи ныли от непрерывной работы помпой, но не это было проблемой: вода прибывала быстрее, чем я был способен откачивать ее.
Я поднялся на палубу. Глаза Фрэнки все еще были закрыты.
Впереди, по носу судна, появились белые надгробные плиты «ле диг», размером с поставленные на попа кусочки сахара. Многочисленные белые гребешки венчали чернильно-синие волны. Над головой ревел в оснастке ветер.
— Мы тонем, — сказал я Бьянке.
У нас не было ни радио, ни сигнальных ракет. Лишь прогнившая яхта, сильный ветер и суровое мрачное море.
— Подниму грот, — сказал я.
— Ты разрушишь яхту.
— Она так или иначе разваливается.
Бьянка пожала плечами. Я направился к мачте, установил рукоятку лебедки и принялся крутить ее. Я устал, лебедка была несговорчива. Парус дюйм за дюймом поднимался, хлопая на сильном ветру. Дыхание мое стало хриплым, а сердце колотилось, пытаясь выскочить из груди. Наконец парус был поднят; мы шли широким галсом, чудовищно кренясь на левый борт. Полоса крови, поднимающаяся на восемьдесят футов, ржаво блестела в лучах солнца. «Лаура», бесстрашно погружая в воду одно плечо, неслась по подушке пены на север. Я спустился вниз. Звуки там переменились: раздавался монотонный протестующий скрип, как если бы все части остова были чересчур плотно пригнаны, слишком туго стянуты и не собирались долго удерживаться в таком состоянии. Я проигнорировал их протест и, стоя по колено в воде, снова стал откачивать ее помпой. Три сотни качков не возымели действия на уровень воды, я же — совершенно выдохся.
Вскарабкавшись на палубу, я увидал мачты в портовом бассейне, окна сложенных из стекла и бетона спичечных коробков, отражающие яркий блеск солнца, и волноломы в брызгах водяной пыли и всплесках волн вдоль белой границы между бетоном и морем. Не так далеко уже.
Скрип корпуса внизу усилился. Скорее это был уже треск. Что-то разламывалось с тем звуком, который издает челюсть, когда из нее выламывают зуб. Я посмотрел вперед. Наконечник носа «Лауры» двигался по диагонали к синему гребню вскипающей волны. Вот он врезался в нее. Сноп белой водяной пыли взметнулся вверх, отлетая к корме. Я ждал, когда нос яхты вынырнет.
Но он так и не вынырнул, скользнув в голубой склон волны, как погружающаяся подводная лодка. Тонны воды хлынули на палубу «Лауры», словно в открывшиеся шлюзные ворота. Они с грохотом обрушились на световой люк и залили кокпит. Я поставил сиденье, к которому была привязана Фрэнки, в вертикальное положение.
— Держись! — Я постарался произнести это как можно спокойнее.
— Я присмотрю за ней, — напряженным высоким голосом сказала Бьянка.
Я стал к штурвалу. Нас поднимала следующая волна. До входа в гавань было, вероятно, с полмили. Чувствовалось, что яхта отяжелела, как потерявшая управление товарная платформа. Я нацеливался на брешь между волноломами.
Вновь волна ударила под нос яхты, и сноп водяных брызг, еще более мощный, взметнулся вверх. И опять нос яхты не поднялся из воды, снова скользнув в склон волны будто подводная лодка. Но на этот раз дело было не в волне, захлестнувшей палубу, а в том, что палуба опустилась под воду. Когда гребень волны прошел над собачьей конурой, раздался треск, будто стакан лопнул, и послышался шум устремившейся в кокпит воды. Водоворот ее, подобно гигантской затычке весом в тонну, отыскал путь вниз по трапу в кают-компанию, чтобы слить воедино все, что хлюпало вокруг среди книжных полок и панельной облицовки.
Яхта замедляла ход. До волнолома оставалось полмили. На нем виднелись люди. Они, должно быть, любовались этой большой красивой яхтой, хотя теперь от нее осталось одно название.
Судно пока что было на плаву.
Еще одна волна. Нос попытался подняться. Я почувствовал торможение, так как тонны воды внизу устремились в направлении кормы, и услышал глухой треск дряхлой оснастки, не выдержавшей напряжения. Волна захлестнула нас, приподняла корму и вновь начала заливать ее.
Очередная волна. Нос яхты исчерпал свои силы. Он даже не попытался подняться. Судно так и осталось накрененным вперед, но еще над водой благодаря ударившему под корму гребню волны. С каждой новой волной, вздымавшейся над форштевнем, нос яхты все глубже и глубже опускался в воду. Он уходил навсегда.