Приманка для денди
Шрифт:
— И папа дал свое согласие! О, что он скажет, когда все узнает? Что вы ему рассказали?
— Я рассказал ему правду, — ответил мистер Бомарис.
Арабелла чуть не уронила стакан.
— Всю правду? — заикаясь, сказала она с испугом на лице.
— Всю… О, только не о Бертраме! Его имя не упоминалось в нашем разговоре, и я строго приказал юноше, когда отсылал его в Йоркшир, не разглашать ни слова о своих приключениях в Лондоне. Я так уважаю и ценю вашего отца, что не могу чувствовать ни одной доброй цели, которой могло бы послужить его огорчение
— Он, верно, был мной очень недоволен? — спросила Арабелла тихим, полным тревоги, голосом.
— Он был, я боюсь, немного расстроен, — признался мистер Бомарис. — Но когда понял, что вы никогда не объявили бы себя богатой наследницей, если бы не подслушали, как я разговаривал с Чарльзом Флитвудом, словно самодовольный фат, то скоро понял, что за этот обман нужно в большей степени укорять меня.
— Правда? — с сомнением сказала Арабелла.
— Допивайте ваше молоко, любовь моя! Разумеется, правда. Между нами, ваша матушка и я, мы смогли доказать ему, что без моей подсказки Чарльз никогда бы не распространил этот слух, а раз уж слух распространился, вам было невозможно отрицать его, ибо никто, естественно, не спрашивал вас, правда ли это. Осмелюсь сказать, он может побранить вас немного, но я вполне уверен, что вы уже прощены.
— Он простил и вас тоже? — спросила Арабелла, проникнутая благоговением.
— Я могу поставить исповедь себе в заслугу, — добродетельно сказал мистер Бомарис. — Он свободно простил меня. Я не представляю себе, почему вы так удивляетесь: я нашел его восхитительным человеком во всех отношениях, я редко наслаждался такими вечерами, как тот, что мы провели с ним за разговором в его кабинете после того, как ваша матушка и Софи отправились спать. В самом деле, мы болтали, пока не догорели свечи.
Благоговейное выражение на лице Арабеллы стало более заметным.
— Дорогой сэр, о чем… о чем вы говорили? — полюбопытствовала она, не в состоянии представить себе отца и Несравненного за дружеской болтовней.
— Мы обсуждали определенные аспекты «Prolegomena ad Homerum» Вульфа. Копию этой работы я случайно заметил на его книжной полке, — спокойно ответил мистер Бомарис. — Я сам приобрел копию, когда в прошлом году был в Вене, и весьма заинтересовался теорией Вульфа о том, что в написании «Иллиады» и «Одиссеи» участвовала не одна рука.
— Это… это об этом книга? — спросила Арабелла.
Он улыбнулся, но ответил мрачно:
— Да, это об этом книга, хотя ваш батюшка, гораздо более глубокий ученый, чем я, нашел вступительную главу, которая рассматривает методы, необходимые для изучения древних манускриптов, даже более интересной. Эта тема оказалась мне немного не по зубам, но я надеюсь, что смогу извлечь пользу из его справедливых замечаний.
— Вам понравилось это? — спросила Арабелла под большим впечатлением.
— Очень. Несмотря на мою претенциозность, вы знаете, время от времени я наслаждаюсь разумным разговором так же, как могу провести приятный вечер за игрой в лотерею с вашей
— Вы не делали этого! — вскричала она. — О, вы смеетесь надо мной! Вам, наверное, ужасно скучно!
— Ничего подобного! Человек, которому может быть скучно среди такой прелестной семьи, как ваша, должен быть совершенно бесстрастным, выше всяких удовольствий. Кстати, если этот ваш дядюшка не решится, мы должны сделать что-нибудь, чтобы помочь Гарри в его горячем стремлении стать вторым Нельсоном. Не эксцентричный дядя, который умер и оставил вам все свое состояние, а тот, который еще жив.
— О, умоляю, не говорите больше об этом ужасном состоянии! — взмолилась Арабелла, опуская голову.
— Но я должен говорить о нем! — возразил мистер Бомарис. — Так как я полагаю, что мы частенько будем приглашать к нам разных членов вашей семьи и едва ли сможем всех выдавать за наследников и наследниц, какие-то объяснения по поводу вашего главенствующего положения будут необходимы! Ваша матушка — восхитительная женщина! — и я решили, что эксцентричный дядюшка будет прекрасным выходом из положения. Кроме того, мы согласились без слов, вы понимаете, что не нужно и, право, даже нежелательно, сообщать об этом вашему батюшке.
— О, нет, ни за что нельзя говорить ему этого! — поспешно сказала она. — Ему это совсем не понравится, а когда мы его огорчаем… О, только бы он не узнал, в какую переделку попал Бертрам, и только бы Бертрам не провалил экзамен в Оксфорд, а я очень опасаюсь, что так может случиться, потому что мне показалось, что…
— Это совершенно несущественно, — прервал он. — Ваш батюшка еще не знает, что Бертрам не собирается в Оксфорд: он хочет вступить в отличный кавалерийский полк, где будет чувствовать себя в своей тарелке и, осмелюсь сказать, еще сделает нам большую честь.
При этих словах Арабелла поймала его руку свободной рукой, поцеловала и, всхлипнув, воскликнула:
— Как вы добры! Вы очень, вы слишком добры, мой дорогой мистер Бомарис!
— Никогда, — сказал мистер Бомарис, отдергивая руку и хватая Арабеллу за плечи так грубо, что остатки молока пролились на ее платье, — никогда, Арабелла, не смейте делать ничего подобного! И не разговаривайте со мной так напыщенно, не продолжайте упрямо называть меня мистером Бомарисом!
— О, я должна! — запротестовала Арабелла ему в плечо. — Я не могу называть вас… я не могу называть вас… Роберт!
— У вас очень хорошо выходит называть меня Робертом, и вы обнаружите, если постараетесь получше, что через очень небольшой промежуток времени это имя очень легко будет слетать с ваших губ.
— Ну, если это доставит вам приятное, я постараюсь, — сказала Арабелла.
Она внезапно выпрямилась, как будто ей в голову пришла какая-то мысль, и порывисто сказала:
— О, мистер Б… я хочу сказать, дорогой Роберт! — есть одна несчастная женщина, которую зовут Болтливая Пег, она живет в том ужасном доме, где я навещала бедняжку Бертрам, а она была так добра к нему! Вы не думаете…?