Принц и нищая
Шрифт:
— Вас интересует девушка?
— Нет! — ответил Водолазов.
— Но Вы же спрашивали о ней, — напомнил Воронков.
— Спрашивал, но теперь она меня не интересует.
— Если не секрет — почему вы ей интересовались? — спросил Воронков.
— Секрет, — сказал Воронков.
— Интересно, — проговорил Воронков. — Я следователь, который ведет уголовное дело по факту нападения на девушку, и от меня у вас какие-то секреты. От меня не может быть секретов.
— Это не связано с вашим уголовным делом, — проговорил Водолазов и взглянул на часы, давая
— Разумеется, — сказал Воронков и вернулся в кабинет.
Он открыл сейф, вынул оттуда большую пачку уголовных дел, положил их на стол и стал их просматривать. Дела, которые надо было сдавать в суд, он откладывал в сторону. Этим делом он занимался почти до обеда, и когда он сложил дела обратно в сейф и собрался уходить на обед, в дверь кто-то постучался.
— Заходите! — громко сказал Воронков, и в кабинет вошел адвокат Гурбанов с коричневым портфелем в руке. Гурбанов был не самый лучший адвокат в городе, однако защиту азербайджанцев всегда доверяли ему. Поэтому Воронкову приходилось сталкиваться с ним часто.
— Здравствуйте, Александр Иванович! — с широкой улыбкой поздоровался он и протянул руку. Весь его вид показывал, что он готов обнять следователя, точно своего ближайшего родственника.
— Здравствуйте, Агабейли Халилович! — сказал Воронков и вместо рукопожатия показал на стул сбоку стола.
Гурбанов сел на стул и с той же улыбкой поинтересовался:
— Как Ваше здоровье, уважаемый Александр Иванович?
— Не дождетесь, — холодно пошутил Воронков и задал вопрос: — Агабейли Халилович, у вас какое-то дело имеется?
— Ах, дела, дела! Какие дела? — притворно вздохнул Гурбанов. — В такой день надо сидеть в лесу с друзьями, чтобы дымился мангал, есть шашлык, пить вино…
Воронков перебил его:
— Агабейли Халилович, у меня нет времени, какое у вас дело?
Гурбанов полез в портфель, вынул исписанный лист бумаги и положил его перед Воронковым.
— Уважаемый, есть дело, вот какое дело — девчонка перед тем, как сбежать, написала признание, что ее никто не трогал, и наоборот, она напала на них, чтобы ограбить их.
Воронков придвинул к себе лист бумаги, внимательно прочитал текст, затем взглянул на Гурбанова, — тот самодовольно улыбался.
— И что вы хотите? — бесстрастно спросил Воронков.
— Приобщить этот документ к делу и отпустить невиновных людей.
— Хорошо, — сказал Воронков. — Я подумаю над этим.
Затем в кабинете на минуту повисла тишина, наконец Гурбанов, видя, что Воронков не склонен продолжать разговор, поднялся и ушел.
После его ухода Воронков вынул из сейфа уголовное дело на азербайджанцев и открыл его на странице, где имелись показания написанные рукой Нади Егоровой. Рядом со страницей он положил письмо, переданное Гурбановым, и сравнил, — на первый взгляд оба документа были написаны одной и той же рукой.
— Понятно, — тихо проговорил Воронков и еще раз внимательно прочитал письмо Нади Егоровой, в котором она писала, что это она напала на мирно прогуливающихся
Воронков усмехнулся: «Хрупкая девушка напала на пятерых крепких парней, вооруженных ножами? Это что-то новое!»
Тут взгляд Воронкова упал на дату, которым было помечено письмо и он замер — письмо было датировано сегодняшним утром!
— Ах, черт! — воскликнул Воронков и поспешно поднял трубку телефона. — Петр Иванович, ты на месте?
— Да, — послышалось в трубке. — Что у тебя случилось?
— Сейчас приду, — сказал Воронков, бросил трубку и быстро вышел из кабинета.
Глава 28
Ночью Надя плохо спала: она размышляла над тем, стоит ли ей писать то, что требует Гарибов, и жалела себя. В общем-то, картина была безнадежная: если она не напишет признание в нападении на азербайджанцев, то ее могут убить, или что хуже, увезти за границу и продать в рабство; но если она напишет, то ей придется забыть о своих планах на будущее, ей остается одна дорога — вернуться домой, где ее выдадут замуж за противного ей человека. Так что выбирать приходится между плохим и совсем плохим.
Но только у смерти нет надежды, а жизнь всегда дает надежду на лучшее, поэтому к утру Надя решила, что она напишет необходимое признание, а там видно будет.
Гарибов приехал часов в восемь утра, увидев письмо, он прочитал его и стал вдруг приветливым:
— Ну, вот видишь девушка, это так просто, зато и нам хорошо, и тебе спокойнее.
— Вы когда меня отпустите? — спросила Надя.
— Честное слово, как только ребята окажутся на свободе, — сказал Гарибов и, сложив лист с признанием Нади, сунул его в карман. Затем спохватился. — Ты, наверно, кушать хочешь?
Надя промолчала, хотя она и хотела кушать, но ей не хотелось показывать этому неприятному человеку свою слабость.
— Погоди, в обед я привезу тебе вкусную еду, — сказал Гарибов и ушел.
После его ухода Надя легла на кровать и думала: мысли ей приходили безрадостные — ей не верилось, что Гарибов отпустит её. Через час ей надоело лежать, и она встала и подошла к окну.
Окно было высоко, и сквозь него она видела только верхушки деревьев и какой-то забор. Это Надю заинтересовало, и она подтащила под окно кровать и встала на нее.
Теперь она видела все — за окном был забор, сквозь его щели виднелся лес.
«Хорошо бы добраться до леса», — подумала Надя, видя темные заросли кустарника. Затем она осмотрела окно: на окне решетки не было, но оно действительно было очень узкое.
«Хотя, — прикинула Надя, — если бы не было рамы…»
Надя попробовала рукой выдавить раму, но рама крепко была прибита к бетону толстыми гвоздями.
«Руками ее не выдавить», — убедилась Надя и беспомощно оглянулась, и ее взгляд упал на кровать. Это была обычная металлическая кровать. Почти такая же, как и у Нади дома. Однако дужка на спинке той кровати снималась, и Надя держала внутри этой изогнутой трубки свои тайные записки.